– Возьми это и дай зажимы.
Джессика взяла скальпель и положила на место.
– Зажимы? – спросила она, начиная паниковать.
– Они похожи на ножницы, только щипцы вместо лезвий. Открой и передай мне, быстрее.
Туфли. Прозрачные сандалии, фиолетовые, с блестками. Джессика схватила зажимы, попыталась их открыть, но они словно слиплись вместе из-за странного колпачка сверху.
– Поторопись. Ты что, хочешь, чтобы он умер?
Да, хочу! Джессике хотелось закричать, но она придержала язык, крепко сжала рукоятки ножниц вместе, и они освободились. Она передала их девочке и наблюдала, как та сунула заостренный конец в отверстие и зажала там что-то, не давая раскрыться. Девочка медленно извлекла руку из раны и посмотрела на Джессику.
– Быстрее надо. Скальпель, потом сразу зажимы.
Джессика кивнула.
Туфли. Зеленые замшевые туфли на невысоком каблуке, ремешок со стразами на щиколотке. Она передала девочке скальпель, потом постаралась раскрыть зажимы как можно быстрее и держала их наготове к тому времени, как ей вернули окровавленное лезвие. Она с подступающей тошнотой смотрела, как девочка-аниматроник сделала еще разрез, отрезала что-то невидимое и с помощью щипцов опять что-то зажала.
Стол за ними зашипел еще сильнее, и оранжевое сияние усилилось. Джессика сделала шаг вбок, чтобы скрыться от жары. Сияние коснулось существа на столе, и некоторые части стали поворачиваться из стороны в сторону.
– Протяни руки, – сказала девочка.
Кроссовки на платформе. Джинсовые. Ужасные. Джессика протянула руки за зажимами, но девочка не стала вынимать их. Вместо этого она обеими руками вынула что-то кровавое из разрезанного тела Эфтона. Это его почка, его почка. Черные ботинки на шнуровке. Черные ботинки на шнуровке, которые носила Чарли.
Девочка-аниматроник высоко подняла почку на секунду, и кровь закапала ей на лицо. Ботинки Чарли. Чарли. Девочка повернулась к Джессике, и та отпрянула.
– Протяни руки, – сказала она с холодной настойчивостью, и Джессика послушалась, стараясь, чтобы ее не стошнило.
Теплую почку осторожно положили ей в руки. Это мясо. Это не часть человека, а просто кусок его мяса. Кроссовки на платформе. Ботинки на стилетах. Лоферы.
Она смотрела как в тумане, как девочка взяла кривую хирургическую иглу с черной ниткой и начала сшивать Уильяма Эфтона, начиная с внутренностей и заканчивая первым разрезом, делая ряд крестиков поперек левой половины его тела. Закончив, она с легкостью опытного человека оторвала конец.
– Что теперь? – спросила Джессика.
Собственный голос показался ей очень слабым на фоне шума крови в ушах.
Желтые кроссовки с голубой полоской сбоку. Коричневые лодочки, которые купила мне мама. О, мама…
– Дальше будет легко, – сказала девочка, стянула перчатки, взяла почку в руку и приблизилась к массе на столе.
– Что ты будешь делать? – Джессика задрожала.
– А ты как думала – для чего все это? – тихо сказала девочка. – Он сам тебе сказал: кусочек за кусочком.
Джессика посмотрела на существо на столе, светившееся оранжевым посередине. Из разных его частей сочилась жидкость, капли с шипением падали на стол.
– Это трансплантация, – сказала девочка.
Масса сплавленных частей на момент показалась похожей на человека с несколько детской манерой. Существо заерзало, голова повернулась к Джессике. На секунду ей показалось, что она видит обращенные на нее глаза. Вдруг тишина нарушилась – девочка-аниматроник сжала почку в кулаке, ударила им по груди существа с такой силой, что металл прогнулся, и глубоко погрузила ее внутрь с шипением и бульканьем. Пока она ворочала почку внутри, из боков существа полилась новая жидкость – и с шипением исчезла на столе.
Она вынула почерневшую руку из созданной ударом полости и разжала пальцы, словно проверяя, что они по-прежнему работают.
– Вот теперь мы закончили, – сказала она.
Девочка протиснулась мимо Джессики, подошла к шкафу и достала оттуда длинный шприц. С ним она решительно подошла к Уильяму Эфтону, остановилась с кулаком, занесенным над головой, и со всей силы вонзила шприц ему в грудь.
Прошла секунда, он судорожно сделал гигантский вдох и застонал. Девочка вытянула шприц из груди и осторожно положила его на стол рядом. Уильям Эфтон открыл глаза, и единственное глазное яблоко задвигалось туда-сюда, переводя взгляд с Джессики на робота и обратно.
– Закончили? – спросил он.
Джессика закричала. Громкий звук вырвал ее из тумана, и она снова закричала, заглушая все остальное. Горло драло, но она орала, цепляясь за звук собственного голоса – на секунду ей показалось, что, если она так и будет кричать, ничего хуже не случится.
Воздух вокруг девочки замерцал, и все стало расплываться перед глазами Джессики. Что-то двигалось. Через секунду перед глазами прояснилось. Перед ней стояла Чарли.
– Джессика, не беспокойся! Мне можно доверять, – весело сказала Чарли.
Глава девятая
Рука гладила ее волосы. Над пшеничным полем заходило солнце. Стайка птиц парила над головой, и их крики эхом отдавались кругом. «Я так счастлив быть с тобой здесь», – сказал чей-то добрый голос. Она взглянула вверх и поудобнее устроилась рядом. Отец смотрел на нее сверху вниз, улыбаясь, но в его глазах стояли слезы. Ей хотелось сказать: «Не плачь, папа». Но когда она попыталась заговорить, слова не пришли. Она потянулась вверх, чтобы коснуться его лица, но рука прошла сквозь воздух – он исчез, и она осталась сидеть одна в траве. Птицы сверху начали завывать, их крики стали звучать как человеческие голоса на грани отчаяния. «Папа!» – закричала Чарли, но ответа не последовало. Солнце зашло под жалобы птиц.
Было темно, и он не вернулся. Все птицы, кроме одной, улетели, и с каждым криком ее голос все больше походил на человеческий. Чарли встала, пошатываясь. Из-за каких-то причуд со временем она была уже не ребенком, а подростком, и поля кругом превратились в горы щебня. Она стояла посреди развалин, но впереди виднелась единственная стена с дверью по центру. Птицы затихли, но кто-то плакал с другой стороны – плакал в маленьком тесном пространстве. «Пустите меня!» – закричала она. «Пустите! Мне надо внутрь!»
Мне надо внутрь! Чарли резко села, судорожно вдохнув, как будто едва не утонула. Те двери – шкаф. Она сбросила серое шерстяное одеяло, запутавшись в процессе, но в итоге сумела освободиться. Ей было так жарко, что она едва могла это вынести, и подбородок чесался в том месте, где к нему прикасалась шерсть. Она чувствовала себя непонятно, словно все время была начеку: мир выглядел до странности резко, и это действовало на нервы, как будто она болталась в каком-то сумрачном полубессознательном состоянии много дней. Все болит, прошептала она Джону, но Джон был словно отделен от нее, и между телом и сознанием был какой-то барьер. Теперь барьер пропал, и в теле ощущалась тупая постоянная боль, везде одновременно. Она прислонилась к стене. Проснувшись, она не была дезориентирована, но четко знала, где находится. Она была в квартире Джона за диваном. А за диваном она была, потому что…
