– Калике – великий. Знай это, мальчик!
От изменившегося голоса айсида по коже Франца побежали мурашки. Северин коснулся тонкими пальцами бубенца в бороде Каликса, провел пальцем по серебристым зубчикам.
– Песни его что лунный луч. – Голос Северина звучал далеким пением ветра. – Луч, скользящий по искрящемуся насту…
В воображении Франца появился зимний лес и поземка, несущая блестки – точно тысячи звезд – над землей. Блестки кружили, танцевали и уносились мерцающим вихрем к черному небу подобно стае крошечных фей. Сердце екнуло и забилось быстрее, в душе затеплилось причудливое, радостно-щемящее чувство сродни тому, что мальчик испытывал в канун Рождества.
– Иногда они как снег, что медленно оседает на ветви в тихую ночь полнолуния… А порой песни Каликса – буран, несущийся смерчем по белым равнинам и холодным кристальным лесам. Вьюги и бури, сметающие на своем пути скверну! Песни Эмпирея сильны. Они жгут сердце страстью, но могут испепелить. Его радость буйна, его смех – гром и молнии. Песни Каликса печальны и грустны, но невыразимо глубоки – оттого что в грусти есть красота тоже, и ее, пожалуй, больше, чем в радости. Ибо тот, кто может оставаться счастлив в моменты печали, счастлив по-настоящему…
– Кари-Казе – великий сила быть, – послышался трескучий голос.
В проеме стоял Хоруто. Он бросил на Франциска строгий взгляд.
– Кари – его дом. Но Эмпу-Рейо лишить Кари-Казе дома. Это плохо. Очень плохо быть.
– Кари? – спросил Франциск. – Что это?
– Кари – где холодно, – ответил рогатый король и указал крючковатым пальцем вверх. – Где звезда неподвижно гореть. Одна звезда из всех. Кари – то, откуда зима приходить. Холодный Казе прилетать, снег и лед приносить. Вот что Кари быть.
Неподвижная звезда.
Снег.
«Это Полярная звезда, о которой как-то говорил мистер Бэрил! Сколько он, оказывается, мне рассказал… Значит, Кари – это север? Да, точно, он же ветка на северной стороне дерева!»
– Кари-Казе снег любить. И мы Кари-Казе любить.
Хоруто ударил себя в грудь, и кристаллы сурово брякнули под его кулаком. Он сдвинул белесые, будто побитые инеем брови.
– Любить, линго. Жизни больше. Сердца больше.
Франц оглянулся на Северина. Лазурные глаза айсида спокойно взирали на Хоруто.
– П-почему? – Франц вновь повернулся к рогатому королю.
– Кари-Казе, – торжественно отвечал главный айсид, – печаль знать. А печаль – хорошо быть.
– Почему печаль – это хорошо? Разве… разве быть счастливым плохо?
– Я не говорить про счастье. Я говорить про радость. Радость приходить и уходить быстро. Как мотылек летать: сейчас здесь, потом там. А печаль приходить и в сердце оставаться. Печаль, – Хоруто сжал кулак, – крепче память быть!
«У печали крепкая память», – перевел Франциск.
– Линго. – Рогатый король указал когтем на Франца, затем на Филиппа. – Без печаль – не человек! Только печаль тебя делает линго. Когда забывать печаль – бурзу стать. Только бурзу печаль не знать…
«Лишь мертвец не знает печали». Франциск понимающе кивнул.
– Счастье вот что быть: когда ты улыбаться в печаль, ты улыбаться по-настоящему. Понимаешь, пака? Вот что счастье быть. Ты знать? Много линго не знать печаль. Не хотеть слушать Кари-Казе. И забывать, кто они быть. Забывать имя свое, сердце свое, суть своя. Так плохо, линго. Фу-Ранцу не забывать печаль. Обещать? Обещать королю ай-сииди?
Мальчик сглотнул вставший в горле комок и послушно кивнул.
– Хорошо. – По лицу Хоруто пробежало удовлетворение. – Хорошо. Теперь пака не быть.
Он усмехнулся и сверкнул глазами:
– Хоруто не желать линго зла, линго должен знать. Однако Хоруто за свой народ бояться. Линго часто глупый быть. А когда глупый, может зло творить. И ай-сииди это известно быть. Очень хорошо. Но Хоруто тебе и брат зла не желать. Только хотеть знать правда. Понять меня?
Франциск вновь безропотно кивнул. Если Северин действовал на него успокаивающе, ему сразу же хотелось верить, что Хоруто казался куда суровей и жесткосердней. Впрочем, может, он был и прав…
Франц вспомнил взгляд, который Хоруто бросил на изуродованное лицо короля крылатых.
Король айсидов хоро вразвалку подошел к Северину и, забрав полотенце для примочек, сказал:
– Кар-Рино, муде де. Нао суменаа. Айша-то Кари-Казе о свалташита.
– О-о-о, – выдохнул Северин и поднялся.
Его место занял Хоруто.
Вновь нацепив на запястья бубенцы и водрузив на голову корону, Северин устало кивнул мальчишкам:
– Я проведу вас к прислужникам.
Когда они выходили, Хоруто нейтральным тоном проговорил:
– Ветер поменяться.
Северин застыл в проеме, оглянулся.
– Суше стать. Быстрее. Золотой где-то плохо и злиться.
Крылатый король бросил короткий взгляд на Каликса и кивнул:
– Я отдам приказ, чтобы усилили охрану наверху.
Между бровями одноглазого короля залегла тревожная складка.
Глава 17 о самуме и ярости Эмпирея
К мальчикам приставили двух вчерашних стражников, которые подобрали их в Зимней пещере. Айсиды Шико и Ао кланялись и уверяли, что не желали дурного – так же как и король Хоруто.
Они взяли на себя обязанность провести ребят по пещере. Укутавшись пледами, Франц и Филипп обошли гигантскую скалистую полость, разглядывая многочисленные кристаллы. Потом их повели в соседнюю пещеру, чуть поменьше, – туда, где протекала река, и там оказалось еще большее разнообразие драгоценностей. Мальчики бродили с открытыми ртами, то разглядывая блистающую и переливающуюся тысячами граней друзу, то останавливаясь перед занавесями, цветами и причудливыми многоголовыми змеями, которые были образованы мерцающими сталактитами и сталагмитами. Такого великолепия они сроду не видали.
Франц все ходил и ходил от одного роскошного соцветия кристаллов к другому, не в силах выбрать, к какому из сокровищ в этом каменном саду его сердце тянется больше.
Но вскоре он заметил, что брат отстал.
Стражники встретили знакомого и остановились, судача на своем странном трескучем языке, а мальчик вернулся в предыдущий коридор из высоких кристаллов и нашел брата сидящим на плоском синеватом камне.
Преодолев волнение, Франциск подошел и остановился перед близнецом.
