– Хорошо. – Хозяйка дома махнула рукой.
Франциск выдохнул, ощутив, как на лбу выступила испарина. «Слава богу!» Тетушка заставила его склониться перед ней, но коллекция стоила того, чтобы пожертвовать своей гордостью. Франц подумал о своих драгоценных бабочках. Хрупких, бедных бабочках, чуде природы, которое мог защитить только он один. «Они будут в безопасности!»
– Возможно, ты прав и эти ползунки неопасны, – продолжала тетушка, и в глубине ее глаз Франц вдруг заметил какой-то блеск, – но в любом случае… Да, в любом случае, молодой человек, это послужит тебе хорошим уроком, чтобы в следующий раз подумать хорошенько, прежде чем дерзить старшим. Вот так! Гарольд, слышите меня? Уничтожьте эту гадость!
– Нет!!! – закричал Франц.
Но было поздно. В мгновение ока садовник вытряхнул содержимое коробки на выложенную каменными плитами дорожку под кленом, а затем бесстрастно опустил огромный башмак на стеклянные баночки. Он топтал перламутровых бабочек, превращая их нежные крылышки в пыль, давил крохотные тельца гусеничек, уничтожал хрупкие куколки. Лицо Гарольда не выражало ничего – такой же пустой взгляд, как и прежде.
– Нет! Нет! Нет! – кричал Франциск. Он чувствовал каждый удар ботинка о землю так, будто били в живот его самого. – Не-е-ет!
Некоторые мотыльки пытались вырваться. Они судорожно трепетали помятыми крылышками, но едва успевали приподняться над землей, как безжалостный башмак Гарольда все же настигал их.
На какой-то момент Франц потерял рассудок. Он даже не подумал о том, что делает. Ноги сами понесли мальчика туда, где под кленом творилось варварство. Где совершалось настоящее… убийство.
Он ринулся к Гарольду, но оклик матери, в котором звенела неприкрытая тревога, заставил его остановиться на полпути. Мальчик застыл, содрогаясь от боли – внутри он кричал и молотил руками по врагу, – но в жизни вынужден был стоять в нескольких метрах от места казни, глядя на бездушного Гарольда, который топтал и топтал прекрасных бабочек. Вынужден был стоять, умирая внутри от ненависти и гнева, и все, что ему оставалось, – лишь сжимать кулаки в бессилии.
– Франциск, – снова окликнула мать.
Мальчик тяжело дышал и едва сдерживался, чтобы не разрыдаться у всех на виду.
Через несколько минут с коллекцией Франца было покончено. Гарольд отер подошвы о дерн и двинулся прочь, все с тем же равнодушием на лице.
Все, что осталось от трудов Франца и мистера Бэрила, от работы, в которую они вложили столько любви, внимания и времени, – пустая коробка и стеклянное крошево. Ветер подхватывал разноцветные оторванные крылышки и уносил прочь.
Они все погибли.
Франц обернулся к Мюриель – его щеки были красны, ноздри раздувались. Мальчик сжал пальцы в кулаки, больше не намереваясь притворяться. В этом не было смысла. Тетушка же довольно блеснула бусинами глаз и ухмыльнулась. На ее лице сияло торжество – Франциск его мгновенно узнал.
– Терпеть не могу животных, – негромко и чопорно протянула Мюриель. – Но больше всего – невоспитанных детей, которые не знают свое место.
Глава 3 об имени ключа
Франциск стоял у окна.
Его взгляд блуждал по черным корявым деревьям сада, которые обступили дом будто древние часовые. Тетушка Мюриель была добра и не стала долго гневаться и даже позволила мальчику спуститься к ужину, хотя мать настаивала, что Франц должен быть наказан и заперт в комнате. Ладно хоть с Филиппом не стали разделять. Едва зайдя в их спальню на втором этаже (кажется, именно на это окно он тогда смотрел?), младший брат окинул комнату безжизненным взглядом, стянул с плеч плед, разделся и, даже не выказав возмущения бледно-голубыми обоями в мелкий цветочек, сразу лег в кровать.
Дорога вымотала его. Вероятно, это даже мать заметила – Филиппа не стали трогать и позволили пропустить ужин. Наверняка Делайла уже предупредила Мюриель про особенность младшего близнеца. Обычно Филиппу разрешали то, чего не позволили бы Франциску, – считалось, что старший хоть и со странностями, но здоровый. Как минимум, физически.
Франц и сам не знал, как выдержал ужин. Пока молчаливая служанка приносила одно блюдо за другим, тетка сверлила мальчика алчным взглядом, нарочно вызывая в нем гнев. А если бы он сорвался, вину бы свалили на него – как так, вновь надерзил старшим! Тетушка же Мюриель осталась бы благодетельницей, несмотря на то что ее сальные глазки говорили больше, чем язвительные слова.
«Я не доставлю ей такого удовольствия, – решил для себя Франц. – Так просто ей меня не сломить. Я еще покажу этой карге».
Франц не знал, что собирался показывать, но бедокурить был горазд. И если тетушка хотела войны, она ее получит. Однако теперь он будет умнее. Теперь Франциск будет действовать украдкой, и тогда… да, тогда посмотрим – кто кого!
Но после ужина, когда мальчик вернулся в комнату и принялся разбирать чемоданы (Филипп по-прежнему лежал, и Франц разложил одежду брата вместо него), он вдруг осознал, чего лишился. Боль от потери навалилась разом. Когда скудные пожитки нашли свое место в бледно-голубой, будто лицо больного, комнате, Франциск подошел к окну и сделал вид, что смотрит на закат, а сам дал волю тоске и обиде.
Глаза щипало от слез. Мальчик глядел на дорожку под огромным кленом, который на фоне сумеречного неба походил на косматого великана. Худенькие плечи Франца дернулись, он тяжело и часто задышал и со всей силы стиснул побелевшими пальцами подоконник.
«Ненавижу! – звенело в голове. – Чертова тетка! Надо бежать!»
– Франц, – тихонько позвал за спиной брат.
Но Франциск не откликнулся. Он знал, что Филипп чувствует его страдания, но не хотел об этом говорить. Мальчик поднял руку и приоткрыл раму, и тут же в комнату ворвался ветер с реки. Порыв дернул занавесь, ткань взметнулась вверх, накрыв Франца с головой. Из окна второго этажа открывался вид на реку – и там, далеко у горизонта, над ручьистой лентой гасла алая полоска света.
Тьма приближалась.
То ли ночь, то ли ненависть накатывала волнами, принося озноб и мрак вместе с резкими и не по-летнему прохладными порывами. От ветра по коже побежали мурашки. Да еще эта белая занавеска, будто гигантская паутина, раздувается и опадает, то накрывая с головой, то вновь взмывает вверх. Вот позади Франца снова выросла высокая черная тень. И на этот раз, кажется, не от занавески… Он почувствовал, как полумрак позади сгущается, формируясь в нечто… Нечто…
И эта занавеска…
Будто паутина…
Паутина…
Накрывает, обездвиживает.
Франц опомнился, уже когда совсем окоченел. Он протянул было руку, чтобы закрыть окно, но вдруг со страхом понял, что пальцы не слушаются. Что-то гигантское и черное уже свило вокруг него кокон и вонзило жвалы в сердце. Франциска обдало волной холода, а на коже выступил противный липкий пот.
