— Диего? — тихо позвала она.
— Да? — ответил, уже слыша, как панцирь вокруг нас дал трещину.
— Мне нужно ехать, — еле слышно сказала Чика, напрягаясь всем телом.
Марина будто даже уменьшилась в размерах, пытаясь сохранить спокойствие, но напряженные мышцы выдавали ее. Я стремительно падал с небес на землю. Воздух вокруг нас загустел, превращаясь в свинец. Стало тяжело дышать, а сердце замерло в груди, не зная, для чего ему биться.
— К нему? — все, что смог из себя выдавить, по-прежнему не выпуская её из рук.
— Диего, — приподняла лицо Чика. — Посмотри на меня, — обхватила ладонями лицо, направляя мой взгляд на себя. — То, что между нами — это страсть, которую сложно отрицать и с которой невозможно бороться. Но я не могу быть с тобой, пойми это.
Марина замолчала, дожидаясь моей реакции. Я чувствовал, как быстро бьется в её груди сердце, словно крылья колибри, загнанной в клетку, каждым стуком отдаваясь о мою грудь. Видел грусть и страх в её глазах и не понимал, точнее не желал понимать, какого черта происходит. Она была моей. И любые слова, утверждающие обратное, значили не больше, чем пустой звук.
— Почему? — слышал, как ярость входит в меня, хлопая дверьми моей души, за которыми пряталось хрупкое и такое неверное счастье.
— Я обручена. И не могу просто уйти от него.
— Это ничего не значит, — убрал её ладони с лица, взяв за талию и пересаживая на песок рядом с собой. — Если бы ты любила его, то не трахалась бы со мной.
Проговорил зло, совсем утратив легкость и тепло, заполнявшее меня еще пару мгновений назад. Отыскивая разбросанные по песку вещи, боялся даже посмотреть на Марину, ожидая увидеть вместо неё снова ту бездушную стерву, которой она была всё последнее время.
— Любовь переоценивают, — с вызовом произнесла Марина. — Гораздо важнее уважение, привязанность, забота.
Натянув на себя футболку, повернулся к Чике, смотря, как она кутается в те лохмотья, что я оставил от платья.
— Значит, лучше жить всю жизнь с человеком, которого презираешь?
— Я не презираю, Пабло! — оскорблено ответила она, скрестив руки на груди, удерживая спадающее платье.
— Тогда что всё это? — показал сначала на неё, потом на себя и снова на неё. — Трахаться с другим мужиком за спиной у мужчины, с которым собираешься связать свою жизнь, что это, если не презрение? Думаешь, он обрадуется, если узнает, что превратился в рогоносца?
— Ты не понимаешь…
— Да, мать твою! Не понимаю и не хочу понимать! — подошел ближе, чувствуя, как от злости закипает кровь. — Я всё видел и, черт возьми, ты сама всё показала мне! Я знаю, у тебя ко мне чувства и, бл***, - растерянно провел рукой по волосам, посмотрев в сторону. — Я сожалею, слышишь, — посмотрел на Марину, — сожалею, что уничтожил все своими руками в прошлый раз! — увидел, как заблестели её глаза. — Чика, я каждый гребаный день без тебя умирал, превратившись в живой труп. Для меня жизнь окончилась в тот день, когда я думал, что потерял тебя навсегда.
Марина смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а по её щеке катилась слеза. Я сделал шаг к ней навстречу, желая обнять и сказать, что никогда больше не обижу её и всё у нас с ней будет хорошо, но она тут же отшатнулась, отпрянув назад.
— Никогда, — прекрасное лицо исказило отвращение, — слышишь, никогда не разговаривай со мной об этом! Или больше ты меня не увидишь, — резко развернувшись, она направилась твердым шагом к машине.
— Мьерде! — закричал, пнув песок. — Марина! — позвал, но она не обернулась. — Стой! — побежал за ней, не собираясь оставлять всё снова в таком же подвешенном состоянии, в каком она покинула меня во Флориде. — Стой, Чика! — догнал, положив руку ей на плечо.
Марина остановилась, но не развернулась ко мне. Её плечи тяжело поднимались, словно ей нечем было дышать.
— Убери руку! — со злостью выплюнула она.
— Чика, послушай…
— Если сейчас же не уберешь свою проклятую руку, больше можешь не искать меня.
Каждое сказанное слово звучало как проклятье. Она не желала вспоминать о прошлом, как и не хотела иметь со мной ничего общего. Просто секс. Именно так она обозначила наши отношения в прошлый раз. Просто чертов секс. Испугавшись потерять её навсегда, сделал, как она попросила.
— И что теперь? — в отчаянии смотрел, как её спина удаляется от меня.
— Теперь не тебе решать, — кинула она через плечо.
Я почувствовал, как болезненно сжалось сердце. Растерявшись, я молча смотрел, как она села в машину и, не медля, уехала, завизжав шинами колес по асфальту.
Не зная, как поступать дальше, достал сигарету, мечтая об одном: взять назад гребаные слова, заставившие её так резко поменяться. Я хотел вернуть свою девочку. Чёрт! Хотел так сильно, что не мог думать ни о чем другом. Если раньше мне не терпелось достучаться до нее, то теперь я болтался в каком-то вакууме, не зная, захочет ли она увидеть меня вновь. Оставалось лишь ждать. Других вариантов после этой ночи у меня не имелось.
* * *
На коленях терлась танцовщица, пытаясь пробудить интерес к своей персоне. Амигос уже разошлись по уединенным комнатам, устраивая там оргии. А я сидел у барной стойки, заливая отчаяние ромом. Девчонка всё еще надеялась уйти со мной в комнату, но мне даже смотреть на неё было тошно. Слишком темные волосы, слишком много косметики, слишком отчаянные попытки соблазнить. Несмотря на то, что в ширинку уже упирался стояк, я сам себе стал противен от того, что моё тело возбуждалось от пошлых приставаний жалкой шлюхи. Поморщившись, скинул её с колен.
— Займись лучше клиентами, — махнул ей на заполненный озабоченными мужиками зал.
Потирая зад, танцовщица поднялась на ноги и, не говоря ни слова, скрылась в глубине клуба. Она знала прекрасно порядки в моём заведении, но, как и многие другие тупые шлюхи, не оставляла попыток поймать крупную рыбешку. Но я не хотел ни одну из них. Порой, на протяжении прошлого года, теряя надежду найти Котёнка, напивался до беспамятства и просыпался наутро с одной или несколькими обнаженными шлюхами. Если до Марины я часто не запоминал лиц, прошедших через мою постель девиц, то после неё не мог вспомнить даже сам секс.
И теперь, когда она ураганом вернулась в мою жизнь, не хотел, чтобы её прикосновения стерлись под чужими руками. Я пытался сохранить воспоминания о каждом проведенном вместе мгновении, а подпустить к себе кого-то другого — означало пожертвовать единственно важным, что осталось в моей гребаной жизни. Я был жалок. Прежние независимость и равнодушие оказались растоптанными каблучками хитрой русской, решившей упечь меня в психушку. Не думая ни о ком, кроме Марины, я медленно напивался, подкармливая отчаяние и злость.
— Значит, правду говорят, — хриплый голос привлек моё внимание. — Моя племянница вернулась.
Отодвигая табурет от барной стойки, рядом уселся Иван Асадов.
