В тех чертовых визитах, положенных для близких примерно ведущих себя заключенных, предоставляемых раз в месяц на пятнадцать минут для разговора через стекло, меня не навещал никто, кроме Пирса, постоянно обещавшего обжаловать решение суда упечь меня именно во Флоренс. Но я знал, что любая его попытка окажется бесполезной. Пусть большая часть моих прегрешений осталась недоказанной, но убийство заключенного, добавленное к моему изначальному обвинению, плюс искалеченные охранники, один из которых скончался от многочисленных травм в больнице — всё это позволило ублюдкам законникам без дополнительных махинаций запрятать меня в тюрьму для самых опасных преступников в стране. И вряд ли они решат, будто я достоин чего-то менее жесткого. В их глазах я никогда не был человеком и окончательно потерял человеческий облик после вынесения приговора. Я стал никем. Еще одним зверем, обреченным на смерть в неволе и в абсолютном помутнении рассудка.
Нечеловеческие условия содержания давали о себе знать уже через пару недель. Одиночество, съедающее меня изнутри на протяжении всей жизни, здесь ощущалось особенно остро. То и дело я чувствовал, как оно практически брало вверх надо мной, пытаясь искоренить желание бороться за будущее, которого у меня нет. Тогда перед глазами появлялся образ Марины и нашего ребенка. И пусть я не знал, как выглядит моя дочь, начинал представлять, чьи черты она унаследовала, чей цвет глаз, и прекрасна ли она так же, как её мать. Чем больше я думал о ней, тем сильнее хотел увидеть, и начинал злиться на себя за то, что позволял обстоятельствам сломать меня. Однажды я выберусь на свободу и отомщу за потерянный шанс быть счастливым.
Необходимость выбраться из этого склепа грызла меня днями и ночами. Отсидев несколько месяцев во Флоренс, окончательно сбился с толку в понимании, как и чем именно смогу быть необходим Денни здесь. У меня не было ни единой возможности для общения с другими заключенными. Я не знал, в какой части тюрьмы находится моя камера и где располагается административная часть тюрьмы. Двадцать три часа в сутки я находился в своей бетонной клетке, сменяемой лишь на час на другую — металлическую, под открытым небом, где так же невозможно определить расположение зданий и блоков. Единственный человек, сохраняющий для меня связь с внешним миром — Пирс — даже намеком не указывал на то, чего именно от меня хотел Босс. Сложившиеся обстоятельства вынуждали еще сильнее нервничать насчет безопасности Марины и ребенка.
Мысленно прокручивая возможные версии развития событий, рассматривал совсем странный вариант. Возможно, его признание стало всего лишь последним гвоздем в крышку моего гроба, а никак не угрозой? И, тем не менее, это не означало спасение для Котёнка. Каждый раз, задавая Тони вопрос от том, есть ли какие-то новости о её местонахождении, выдыхал с облегчением, получая отрицательный ответ. Это означало, что Перес выполнил свою часть договора и увёз её из логова змей.
Наш разговор с ним, состоявшийся до вынесения приговора, нельзя назвать дружеским или приятным, как впрочем, и все предыдущие наши с ним встречи. Не имея возможности поговорить с Мариной, я все же принял решение попытаться получить какие-то ответы от пуэрториканца. Сидя перед ним в оранжевой робе и смотря на его дизайнерский костюм и высокомерный вид, впервые видел не ублюдка, пытающегося украсть мою женщину, а человека, способного выбирать себе жизнь и сделать выбор в пользу чего-то лучшего, чем сотворил со своей я.
У меня не возникало сожалений о том, как именно распорядился собственной свободой, за исключением моментов, связанных с Чикой. Я даже не раскаивался в доверии Большому Денни, всё же я всегда знал, что не могу проявлять перед ним ни единой слабости. Вряд ли босс обратил бы на мои отношения с Мариной внимание, не окунись я с такой бездумностью и отчаянием в неконтролируемую месть, после обнаружения её предательства. Да и сам тот факт, что я не уничтожил её, как сделал бы с любой другой, уже демонстрировал всему миру моё бессилие перед собственными чувствами. Похоже, уже тогда каждый понимал, о степени власти Марины надо мной. Именно поэтому наша история приняла такой оборот.
Попросив Пирса пригласить Пабло прийти ко мне, если честно, не рассчитывал в конечном результате увидеть его. Но у парня, как оказалось, всё-таки были стальные яйца, и он без тени страха принимал любой вызов. Правда, на этот раз я всё же надеялся, что причина его появления кроется лишь в соблюдении интересов Марины. Стараясь игнорировать навязчивые мысли о том, близки ли они снова и прикасался ли он к моей женщине, сразу перешел к тому, ради чего пригласил его на встречу.
— Тебе нужно увезти Марину.
— Вряд ли ты сможешь дотянуться до неё из тюрьмы, — смотрел на меня полным презрения взглядом Перес.
— Слушай, Пабло, — непроизвольно сжал кулаки, сдерживаясь от того, чтобы всё-таки не выбить несколько его идеальных зубов.
Намерения острить и показывать, кто круче, у меня совершенно не было. Всё перевернулось с ног на голову, и необходимость взять под контроль хотя бы что-то для возвращения опоры под ногами, брала верх над раздражением.
— Можешь язвить, сколько вздумается, только опасность исходит совсем не от меня, и я всё же надеюсь на то, что ты не такой идиот, каким пытаешься казаться.
Взгляд Переса смягчился. Он осторожно втягивал колючки, которые выпускал каждый раз при разговоре со мной, понимая обоснованность моей тревоги.
— Если твои предупреждения касаются открытой твоими же дружками охоты на Марину из-за дачи ею показаний против тебя, то мне не следует говорить, что и так известно.
— Тут всё гораздо серьезнее. Поэтому тебе лучше увезти её настолько далеко, где никому и мысли не придет её разыскивать. Понимаешь? — наклонился к нему чуть ближе, стараясь не быть услышанным окружающими.
— Что происходит? — нахмурился он.
— Пока что я сам не могу понять деталей. Знаю лишь, что здесь она постоянно будет под прицелом. Просто уезжайте. И старайтесь не светиться на людях.
— Слушай, Диего, — сделал паузу, потерев переносицу. — Я не люблю, когда недоговаривают. И чтобы быть начеку, должен понимать, откуда именно нужно ждать угрозы.
— Решил вспомнить про недоговоренности? — почувствовал прилив злости.
Всё это время меня водили за нос, не рассказывая о самом главном, а теперь пытаются играть в подобные игры. Да кто он такой, чтобы требовать от меня хоть что-то!
— Не хочешь рассказать о моём ребенке, которого вы с Мариной прячете от меня?
Пабло замер, вперившись в меня немигающим взглядом.
— О чем ты?
— Сейчас не самое подходящее время притворяться и делать вид, что ты не понимаешь, о чем я.
— Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь.
— Хватит, Перес. Я все знаю о дочери.
Пуэрториканец выпрямился, слегка отстраняясь, по-прежнему не прерывая зрительного контакта и не произнося ни слова. Несколько мгновений он обдумывал услышанное с совершенно застывшим лицом, словно боясь мимикой рассказать больше положенного.
