Грегор вспомнил, как недовольны были ее родители. Впрочем, сказать, что они были недовольны – не сказать ничего. Из всей родни со стороны невесты на свадьбе присутствовала лишь тетушка, которую давно почитали выжившей из ума. Впрочем, теперь-то Рочестер мог уверенно заявить, что именно эта тетушка и была самым здравым членом семьи. Именно тогда она предрекла молодому мужу скорое изменение в статусе. Первоначально они сочли это намеком, что он скоро станет отцом, а вышло вон как. Возвращение на службу, титул, земли, выгодно отличавшиеся от того болота, куда его загнали милостью короля, должность пусть и не легкая, но не в пример почетнее, чем та, что занимал его тесть в городском магистрате.
«Моя дорогая виконтесса, – придвинув ближе чернильницу, вывел он на листе. – Спешу сообщить, что получил ваше письмо, и не менее вас сожалею о нашей разлуке. Увы, дела не позволяют мне оставить все и немедленно отправиться за вами. А в скором времени их будет еще больше, поскольку мне предстоит не только исполнять обязанности губернатора этой провинции, но и уделять внимание землям, которые вместе с титулом соблаговолила пожаловать мне ее величество».
Грегор пробежал глазами текст, после чего долго описывал, как он скучает по жене, как желает быть рядом с ней, и как сильно любит ее и их малыша. Потом запечатал и это письмо, вложив в пакет на имя Белави, прибавил туда корреспонденцию для друзей и личное письмо дворецкому с сообщением, что в настоящее время он в деньгах не нуждается, отправлять ему векселя нет надобности. В случае необходимости он обналичит имеющиеся на его руках. Отдельно он просил проследить за здоровьем жены, а после ее переезда на север, если мастеру Пьетро будет не сложно, помочь с отправкой их вещей и продажей земли и домика на болоте.
Новоиспеченному виконту больше не на кого было рассчитывать. Мириться с родственниками жены у него не было особого желания. Разумеется, в нынешнем положении тесть и теща примут его с распростертыми объятиями, вот только нужно ли ему все это? Если бы год назад они приняли в семью молодого офицера, оказавшегося в сложном положении, он не сомневался ни минуты. Но теперь ему не простит в первую очередь Хлоя, окончательно порвавшая со всей семьей, исключая тетушку, которая всегда была желанным гостем в их доме.
– Знал бы кто, что судьба государства станет зависеть от людей, у которых, по сути, нет никого, кроме себя самих, – невесело усмехнулся мужчина, – да одного-двух близких друзей, которые мало что могут.
В этом своем утверждении майор был как нельзя прав. Ни у него, ни у Филиппа, ни у королевы и ее секретаря не было никого, кто мог бы помочь в трудную минуту. Желающих вонзить нож в спину полно. Рассчитывать они могли лишь друг на друга да на самих себя. Наверное, только Андреас в этом отношении несколько выбивался из общей картины. И то своей семьи, способной помочь или просто поддержать, у него не было, только Остенферды, но легко представить, что могло ожидать семью его невесты, если власть окажется в руках кого-то третьего. Впрочем, в этом был и свой плюс, поскольку им всем практически нечего было терять, можно было бросить все силы на службу своему народу и государству.
Едва Гильермо вернулся в малый дворец, как его осадила толпа во главе с Эсперансой. Стражи у ворот растерянно переглядывались и вжимали головы в плечи.
– Пропали, – запричитала нянька, едва увидела начальника стражи. – Из дворца пропали. Курьер прискакал с письмами срочными, а никогошеньки нет.
– Успокойся, – подхватив пожилую женщину под локоть, мужчина увлек ее в сторону дворца, – и нормально расскажи, что такого страшного произошло.
– Пропали, – всхлипнула нянька. – И Эмилия, солнышко мое, и граф, и Андреас с Камиллой. Вот были и вдруг пропали. И все их видели, а куда они потом делись – не представляют. И не выходил никто.
– Росита, – немного недовольно оборвал ее Гильермо, – хватит причитать и говори, как есть. А то я из твоих всхлипываний не пойму ничего.
– Как ты ушел, граф какое-то совещание устроил. Еще до этого Андреас в министерство отправился. Эми с Филиппом какое-то время была. Потом мне сказали, что она от него выходила. Фрейлины ее с Камиллой видели, но потом их отослали. Да еще слуга говорил, что видел графа с Андреасом. А потом никого вдруг разом. Мы уже везде искали, а никого нет.
– А стража что говорит? – мужчина почувствовал, как у него начинает колотиться сердце. А ну как кто-то во дворец проник, пока его не было.
– Что никого не видели, – тихо прошептала нянька. – Андреас вернулся и больше дворец не покидал. Министр и дворецкий графов выходили, да адъютант и слуга какой-то с поручением. Но слуга потом вернулся. Он бумаги какие-то в министерство относил по приказу Филиппа. И никого. После курьер прибыл с письмами. Стали искать, кому отдать, а никого нет. В королевских покоях темно. Эми никто не видел. Фрейлины говоря, что она к Камилле пришла, а после тоже не знают ничего – их отослали. Да слуга графу приносил закуски, так они с Андреасом беседовали, и тоже больше никто не отвечает.
– А стучали в комнаты?
– Стучали, – вздохнула Эсперанса. – Я к Эми заходила, там пусто. Окна закрыты, следов, что посторонние были, нет. У Андреаса тоже никого. Камиллы нет, у нее заперто, но темно и тихо. У графа то же самое. Куда ж они пропасть-то могли. Кошмар какой-то.
Фон Розенстоун вздохнул и быстро пошел к комнатам графа. Нянька семенила за ним. Остановившись рядом с запертой дверью, мужчина постучал, потом громко произнес:
– Ваша светлость, откройте, пожалуйста. Прибыл курьер.
Несколько долгих секунд за дверью царила тишина, после чего послышались шаги, щелкнул замок, и дверь распахнул вовсе не граф, а королевский секретарь. Причем в одной руке юноша держал бокал с жидкостью, напоминавшей отнюдь не безобидный сок. За его спиной на диване можно было в сумерках различить и самого Филиппа. Оба затворника щурились на свет, видно выпивали в темноте, для большей достоверности, что граф спит, а гостей у него быть не может.
– Смею надеяться, что девушки ограничились вином? – делано строго произнес начальник стражи.
– И закусывают сладким и фруктами, – подтвердил секретарь.
– Вот сколько тебе говорить, – резко развернулся фон Розенстроун к няньке. – А ты все дети, дети. Теперь эти дети запираться вынуждены, чтобы ты не помешала. А в итоге весь дворец на ушах. Еще хоть раз услышу подобные запреты – отправишься в большой дворец истории про детство покойного короля рассказывать.
– Но ведь они и есть дети, – попыталась протестовать нянька. – Эми только восемнадцать исполнилось, а Камилле и того нет.
– Донья Эсперанса Линара, осмелюсь напомнить, что дворянок принято выдавать замуж в шестнадцать лет, а в семьях простого люда и вовсе в четырнадцать. Так что хватит трястись над ее величеством, словно она дитя неразумное. Вы только роняете ее репутацию в глазах людей.
– Роняю? – изумилась женщина. – Да как ты можешь так обо мне подумать?
– А что еще могут сказать о королеве, за которой нянька до сих пор следит? Этак начнут говорить, что ты ее учишь, как дела в королевстве вершить, – с новой силой накинулся на нее глава стражи. – Что ходишь, слюни подтираешь, шагу самостоятельно ступить не даешь? Слух – дело такое. Стоит одному просочиться за ворота, и пошло-поехало. Мало тебе двух покушений? Еще хочешь? А ведь тогда не только Вастилиана действовать будет, еще и наши недовольные чего доброго решат, что граф во дворце не по своей воле живет. А это грозит бунтом, каких королевство еще не видело. Тогда нам никто не поможет, – мужчина развернулся и пошел в сторону комнат, которые занимала первая фрейлина, оставив няньку осмысливать сказанное.
