– Вот до чего дошло… – проронил князь.
– Ну так что?
– Ваше дело – женское. Наше – мужское.
– Не станешь с ним говорить?
– Рубаху чистую дай!
Устинья резко встала, открыла кованый сундук и достала белую рубаху с шитьем.
Князь Олекса встал и, забрав рубаху, походя обнял жену. Она круто вывернулась и направилась к двери.
– Ну поговорю, поговорю! – крикнул он вслед. – Вели, чтобы умыться принесли!
Вскорости пришла девка с лоханью, полной воды. Князь умылся, вытерся льняным рушником и надел чистую рубаху. Подпоясался плетеным кушаком, обулся и спустился по лестнице в сени. Там велел, чтобы приготовили лошадей и позвали к нему Бронеслава.
Явившись к князю, Бронеслав спросил:
– Не рано ли поднялся?
Олекса сердито буркнул:
– Тебя не касается. Опять напакостил?
– С девками? – Бронеслав отвел в сторону хитрый взгляд. – Устинья пожаловалась?
– Еще раз прослышу – не обессудь. – Он вспомнил слова жены. – Жох долгоносый! В моем дворе гадишь.
– Прости меня, княже…
– Бог простит. Теперь о делах. Посадника Елферия Данилыча видел?
– Как не видел, сам сюда приезжал.
– Что сказывал? Собрали выкуп на Орду?
– В Изборске и в Пскове все собрано. Теперь собирают по новгородским дворам. Обоз скоро тронется.
– В немецком торговом двору что? Дали что ай нет?
– Рухлядь негодящую. Заваль всякую: порченое, гнилое да лежалое. С немца взятки гладки. Одной рукой подаст, другой заберет.
Олекса скрипнул зубами:
– Немецкий купец в своем дворе спокойно живет. Никто его не притесняет. Амбары от добра ломятся. Сами не дадут, по принужденью возьмем. О братьях наших, что в татарской неволе томятся, немец не думает. Завтра поезжай на Прусскую улицу к старшине Ниренштедту. Три дня даю, чтобы снарядили возы с выкупом. По одному от каждого купца. И чтоб сукна положили, и шкур, и меда, и полотна, и ржи, и пшеницы. Так и передай: в возах сам буду проверять. Коли найду шкуру гнилую или прелую пшеницу – не поздоровится. – Князь хлопнул по коленям и встал. – А сейчас – собирайся!
– Куда? – спросил Бронеслав.
– Избушку ту разыскать надобно.
– Дорога неблизкая. Выдержишь ли?
– Во мне не сомневайся. О себе лучше подумай.
Князь вышел во двор, к нему подвели Кудряша, он забрался в седло.
– Куда?! – На крыльцо вышла мать. – Больной ведь еще!
– Скоро вернусь! – крикнул князь и, махнув рукой Бронеславу, приказал: – Айда за мной.
Через минуту оба всадника скрылись за поворотом, и за ними плотно затворили ворота княжьих хором.
* * *
До избушки Олекса и Бронеслав добрались к концу дня, когда низкое солнце протянуло тени деревьев и в лесу стало темнеть. Измученный дорогой Олекса сполз с Кудряша и, прихрамывая, направился к двери. Открыл ее и, пригнувшись, вошел. Первый брошенный взгляд не обнаружил на лежанке то, что искал князь. Заметив старого травника, Олекса грозно спросил:
– Где она?
Старик виновато пригнулся и засеменил к очагу.
– Не спас?! Умерла?!
В ярости князь Олекса схватился за меч и занес его над головой старика. Однако подоспел Бронеслав и перехватил его руку:
– Остынь, княже!
– Прочь! – взревел Олекса, и его глаза налились кровью.
– Жива… Жива твоя молодица, – прошептал старик.
– Что?! – крикнул князь.
И Бронеслав повторил:
– Жива, говорит, твоя молодица!
– Где она?
– Сбежала… – вздохнул старик.
– Когда?
– Опосля, как ты ушел, так и она сразу пропала.
– Не сказала, кто такова?
– Нет, не сказала.
– Откуда она, не сказывала?
– Нет, не сказывала.
Бронеслав положил руку на плечо Олексы:
– Идем, княже… Он ничего не знает.
Но Олекса прошел к лежанке, сел на медвежью шкуру, склонил голову.
Бронеслав сел рядом с ним:
– Не убивайся так. Коли нужна – отыщем.
– Я даже имени ее не спросил.
– Отыщем… – Бронеслав усмехнулся. – Сам же сказал, что я – жох долгоносый.
Глава 14. Мокрое дело
Новое утро Лионеллы в доме Тихвиных началось с шума пылесоса. Проснувшись и перетерпев несколько минут, она в раздражении встала и выглянула в коридор.
– Знаете, сколько времени? – спросила она горничную, стараясь сдерживать злость.
Девушка в белом фартуке выключила пылесос и обернулась.
– Семь часов восемь минут, – невинно улыбнулась она и сделала книксен.
Это позабавило Лионеллу, и она решила отозвать все претензии.
– Каждую среду в доме генеральная уборка. Егор Макарович строго следит за этим, – сказала горничная.
– Я вижу, здесь с этим строго.
– У нас на каждый день есть расписание. В прихожей на деревянной доске.
– Как любопытно… Можете продолжать.
Девушка включила пылесос и продолжила работу. Лионелла вернулась в свою комнату и, потратив на сборы час, остановила свой выбор на новых туфельках, брюках и тунике. Перед тем как выйти к завтраку, она спустилась по лестнице и подошла к деревянной доске, на которой, как в учреждении, висели строгие печатные листы.
Здесь и вправду висел распорядок дня, согласно которому над Марианной Тихвиной уже целый час работали парикмахер и маникюрша.
Найдя уклад дома занятным, Лионелла прошлась по комнатам. Наведалась в кухню, где увидела приемку привезенных продуктов, которые принимались по списку и по срокам годности и сразу распределялись по холодильникам.
Отдельный человек изымал из серебристых двухдверных гигантов уже имеющиеся просроченные продукты и бросал их в мусорный пакет для дальнейшей утилизации.
Работа кипела в каждом уголке огромного дома. После завтрака, прошедшего в отсутствие хозяйки, Лионелла наконец увидела детей Тихвина, они спустились со второго этажа в сопровождении строгой дамы, вероятно, старшей няни или гувернантки. Дама проводила их до машин. Тому, кто ехал в парк, в машину загружалась корзинка с провизией. Тому, кто убывал на занятия, – сумка с одеждой. У каждого малыша была своя няня, охранник и водитель. Каждый уезжал на отдельной машине.
В десять в гостиной появилась Марианна. Ее немолодое лицо несло на себе отпечаток слез, душевных переживаний и похмелья. Что касается прически и маникюра, они были безупречны.
