– Мне должно быть грустно оттого, что король убил ее любимую служанку-мага? Где была ее ярость все эти годы? Где была она сама после Рейда?
– Ей было шесть, – ровным голосом отвечает Тзайн. – Она была таким же ребенком, как ты.
– Вот только мать поцеловала ее той ночью. А нас – нет.
Я поворачиваюсь, чтобы забраться в седло, уверенная, что дала Амари достаточно времени. Но ее спина все еще обнажена.
– О боги…
Я вижу на спине принцессы глубокий шрам, настолько ужасный, что сама чувствую боль.
– В чем дело? – Тзайн видит его за мгновение до того, как Амари поворачивается к нам лицом. У него перехватывает дыхание: даже шрамы на спине папы не так ужасны, как этот.
– Как вы смеете! – Амари пытается прикрыться плащом.
– Я не хотела подглядывать, клянусь, – оправдываюсь я. – Но… Боги, Амари, что случилось?
– Ничего. Несчастье, когда мы с братом были маленькими.
Тзайн раскрывает рот от удивления:
– Твой брат сделал это?
– Нет! Не специально. Это была… Он не… – Амари одолевают чувства, но я не могу понять, какие. – Вы хотели платье – вот оно. Давайте продадим его и покончим с этим!
Она кутается в плащ и садится на Найлу, пряча лицо под капюшоном. Не зная, что сказать, мы с Тзайном следуем за ней. Перед тем как пустить Найлу в галоп, брат бормочет извинения. Я тоже пытаюсь извиниться, но слова застревают в горле, когда я смотрю на ее спину, прикрытую плащом.
О боги. Я не хочу думать, какие еще шрамы она скрывает.
* * *
Когда мы достигаем окраины Сокото, теплеет. Дети носятся по берегу кристально чистого озера, визжа от удовольствия, падая в воду и снова поднимаясь. Путешественники выставляют палатки на черной земле и среди деревьев. На каменистом берегу выстраиваются фургоны и телеги торговцев. Я чувствую запах острого мяса антелопентэи, доносящийся с одного из прилавков, и желудок начинает урчать.
Мне рассказывали, что до Рейда Сокота была местом, где обитали лучшие целители. Люди со всех концов Ориши приезжали сюда в надежде выздороветь благодаря их магии. Папе бы здесь понравилось. После утраты дома это место выглядит как оазис, полный безмятежности.
– Здесь так спокойно, – выдыхает Амари, запахиваясь в плащ, когда мы спрыгиваем с Найлы.
– Ты никогда не была здесь раньше? – спрашивает Тзайн.
Она качает головой:
– Я редко покидала дворец.
Хотя мою грудь наполняет свежий воздух, вид деревни пробуждает воспоминания о пожаре. Я представляю, как на озере медленно дрейфует плавучий рынок, кокосовые лодки лениво покачиваются на волнах, пока я торгуюсь с Каной за гроздь бананов. Затем вдруг рынок исчезает вместе с Илорин, уходит на дно, охваченный пламенем. В воспоминаниях остаются только обугленные бревна, всплывающие на поверхности воды.
Еще один кусочек моей души, отнятый королем.
– Вы двое, продайте платье, – говорит Тзайн, – а я напою Найлу. И найдите пару фляжек.
Я раздражена тем, что торговать придется вместе с Амари, но знаю – она не отстанет, пока не получит новую одежду. Мы расходимся с Тзайном и направляемся мимо палаток к тележкам торговцев.
Амари съеживается всякий раз, как кто-нибудь на нее смотрит.
– Успокойся. – Я поднимаю бровь. – Они не знают, кто ты, и никому не интересен твой плащ.
– Знаю, – тихо отвечает Амари, но немного расслабляется, – просто никогда не видела таких людей.
– Удивительно! Оришане, которые живут не только для того, чтобы тебе прислуживать.
Амари глубоко вздыхает и проглатывает все возражения. Я почти чувствую себя виноватой. Подшучивать над кем-то не так весело, если он не пытается огрызаться.
– О небеса, только взгляни на это! – Амари замедляет шаг, когда мы проходим мимо пары, устанавливающей палатку. Виноградными лозами мужчина связывает длинные, тонкие ветви, а жена покрывает их мхом. – Они действительно будут здесь спать?
Мне не хочется ей отвечать, но она смотрит на простую палатку так, будто та сделана из золота.
– Мы строили такие, когда я была маленькой. Если сделать все правильно, она убережет тебя даже от снега.
– В Илорин бывает снег? – В ее глазах вновь вспыхивает удивление, как будто снег – это что-то из древних легенд о богах. Странно, что она рождена править королевством, которого никогда не видела.
– В Ибадане, – отвечаю я. – Мы жили там до Рейда.
При упоминании об этом Амари замолкает, любопытство гаснет в ее глазах. Она плотнее запахивает плащ и смотрит в землю.
– Рейд унес твою мать?..
Я замираю. Как она осмеливается спрашивать об этом, хотя не может даже попросить еды?
– Прости, если зашла слишком далеко… Просто твой отец вчера говорил о ней.
Вспоминаю лицо мамы. Ее темная кожа, казалось, светилась даже без солнца. Она любила тебя отчаянно. Слова папы звучат в моей голове. Она бы так гордилась тобой теперь.
– Она была магом, – наконец отвечаю я, – сильным магом. Твоему отцу повезло, что сила покинула ее в ночь Рейда.
Я снова воображаю, как мама обретает силу и становится смертоносной колдуньей, а не беспомощной жертвой. Она бы отомстила за павших магов, отправившись к Лагосу во главе армии мертвых. Затянула бы петлю из теней на горле Сарана.
– Знаю, это ничего не изменит, но мне очень жаль, – шепчет Амари так тихо, что я едва ее слышу. – Терять любимых так больно…
Она зажмуривается.
– Знаю, ты ненавидишь моего отца. И у тебя есть право ненавидеть меня.
На лице Амари отражается грусть, и ненависть, о которой она говорит, остывает. Я все еще не могу понять, как горничная могла быть для нее больше, чем просто служанкой, хотя вижу ее неподдельную боль.
Но тут же отмахиваюсь от этих мыслей и чувства вины. Неважно, скорбит она или нет, моей жалости принцесса не получит. Кроме того, не одна она умеет лезть в душу.
– Твой брат всегда был бессердечным убийцей?
Амари поворачивается ко мне, в изумлении подняв брови.
– Не думай, что можешь спросить меня о маме и скрыть правду о том ужасном шраме.
Принцесса делает вид, что ищет взглядом нужные палатки, но я все равно замечаю, как неприятно ей вспоминать об этом.
– Он не виноват, – наконец отвечает она. – Это отец заставил нас биться.
– На настоящих мечах? – От удивления я отступаю. Мама Агба тренировала нас годами, прежде чем дать в руки посох.
– Первая семья отца была слишком избалованной и слабой, – продолжает принцесса, уже успокоившись. – Он говорил, из-за этого они умерли. Папа не мог позволить, чтобы это произошло с нами.
