– Ну вот и давай, вникни! Посмотри свежим глазом, может, мы что-то пропустили. – Анжелика Станиславовна поднялась. – Поднажми, родимый!
– Да вы что, дамочка, какой я вам родимый, – сказал Зиганшин в спину Ямпольской.
Она точно его слышала, но виду не подала.
Зиганшин вышел вслед за ней в коридор и проводил взглядом шарообразную фигуру. Надев шубу, которую зачем-то оставляла у дежурного, Анжелика Станиславовна из шара превратилась в эллипсоид, или, вернее сказать, геоид, и, подумав так, Зиганшин обрадовался, что кое-какие школьные знания еще держатся в голове.
– Что это сейчас вообще такое было? – спросил он у начальника отдела, как раз вышедшего из туалета.
Начальник взял его за локоть и провел к себе:
– Я сам обалдел, – сказал он задумчиво, – врывается вдруг такое туловище с лицом, и начинает с места в карьер права качать. Но как только вник, сразу ее к тебе отправил.
– Спасибо, товарищ полковник.
– Не за что.
– Откуда она вообще взялась?
– Вынырнула из трясины декретов, – хмыкнул начальник. – Следственный комитет уже воет от нее. Сам знаешь, там люди все интеллигентные, тонкие подобрались, и вдруг такое. Беспардонность, говорят, ее второе имя.
– Да у нее и первое-то не ахти, – улыбнулся Зиганшин.
– Ежу понятно, что это никакой не работник. Всю жизнь просидела следователем в жуткой глухомани, и то либо в декрете, либо на больничном с детьми. Представляешь, какая это была головная боль для руководства?
– Да ужас. Работника нет, а ставка занята, и никого на нее не возьмешь, хоть ты умри.
– В общем, никто бы ее никуда не взял, но у нее муж какая-то шишка. Вот эта Анжелика Станиславовна и наглеет. Ничтожный следователь, даже не по важным делам, а в любые кабинеты вламывается – как к себе домой. Детей навоспитывалась, теперь вот решила проявить себя на ниве профессионализма. Дело о взрыве хапнула, хотя, конечно, никто особо не возражал.
– Ну да, кому охота на себя лишний глухарь вешать…
– Короче, амбиций там выше крыши, так что она из вас душу вынет, а раскрытие обеспечит. Дело-то резонансное.
– Да пусть старшие братья надрываются. Взрыв же, не хухры-мухры.
Начальник покачал головой и взглянул на Зиганшина с ленинской хитринкой:
– Старшие братья пусть как хотят, а тебе громкое раскрытие совсем не помешало бы. Я иду на повышение и буду тебя рекомендовать на свое место.
– Спасибо, товарищ полковник.
Зиганшин думал, что неожиданная новость лишит его сна, но ошибся. Вернувшись от начальника, он первым делом покемарил десять минут, и только потом стал думать о будущем.
Повышение – это, конечно, хорошо, только вряд ли реалистично. Сейчас помашут перед носом перспективой, как морковкой перед ослом, чтобы вызвать в нем всплеск активности, а потом пришлют кого-нибудь со стороны. Дело известное.
Трудись, заслуживай, а мы тебя прокатим.
«А вы любите меня таким, какой я есть, – усмехнулся Зиганшин, потягиваясь в офисном кресле, – вот женщины же обижаются, когда им говорят, что женишься, если они научатся хорошо готовить, убираться и покажут чудеса в постели. Ну да, от такого заявления сразу по морде схлопочешь, если женщина нормальная. А сам должен терпеть и выслуживаться, раскрывать все подряд, пусть всем и так ясно, что я с новыми обязанностями прекрасно справлюсь. Хотя… Куда мне теперь с таким выводком покорять карьерные вершины? Все же это было опрометчивое решение – усыновить троих детей. Альтман, зараза, подловила нас, когда мы еще не способны были мыслить здраво… А теперь все. Обратно, как говорится, не засунешь».
Зиганшин вскочил от первого звонка будильника, как мог тихо вышел из комнаты, чтобы не потревожить Фриду и угомонившихся только к рассвету малышей, в одних трусах выбежал во двор и быстро растерся снегом, чтобы проснуться.
Немножко постоял на крыльце, вдыхая колючий морозный воздух.
– Шесть утра, – вздохнул он, – скотина не доена, баба не мята.
Больше всего на свете хотелось вернуться в кровать, обнять Фриду, почувствовать ее уютное родное тепло, а потом… Нет, пожалуй, все-таки уснуть. Просто уткнуться носом в затылок жены и спать.
Зиганшин протяжно зевнул и вернулся в дом. Стуча хвостом, подбежала Найда, он запустил руки в ее густую шерсть и потерся щекой о холодный мокрый нос. Это были минуты, принадлежащие только человеку и собаке.
Далеко в прошлом остались неспешные сборы на службу, тщательное и приятное бритье, долгий утренний кофеек и плотный завтрак. На эти удовольствия уходил целый час, а то и полтора – непростительная расточительность. Теперь Зиганшин брился и завтракал за рулем, в те минуты, когда это позволяла дорожная ситуация. Пришлось даже купить электробритву, хотя Мстислав Юрьевич презирал мужиков, пользующихся этим прибором, и в свое время клялся, что сам ни за что делать этого не станет. Ох, не зря мама предупреждала его никогда не зарекаться…
От всех утренних удовольствий пришлось отказаться, кроме одного – общения с Найдой. Она была крупная овчарка, не злая, но все же воспитанная как служебная собака, а не как болонка, и Зиганшин немного опасался оставлять ее наедине с Фридой и малышами. Он на девяносто девять и девяносто девять сотых процента был уверен, что Найда не станет проявлять агрессию, но одна сотая так его пугала, что он стал на день отводить обеих собак ко Льву Абрамовичу. «Дедушка старый, ему все равно», – неизменно говорил тот, принимая Найду с Пусиком. Собаки хорошо к нему относились, но для Найды настоящим хозяином оставался Зиганшин, и он считал, что каждый день должен напоминать ей, что любит ее ничуть не меньше, чем когда в доме не было никого, кроме человека и его собаки.
Этот самый Пусик, молодой вельш-корги, был взят специально для племянников, считался детской собакой и Зиганшина не слишком уважал.
Зиганшин отвечал ему тем же, свою искреннюю любовь и уважение отдавая Найде.
– Ты моя хорошая, моя радость, – приговаривал он, чесал Найду за ухом и потихоньку от самого себя дал ей кусочек сахару. Делать это, конечно, было не нужно, потому что собака в последнее время заметно потолстела, но как иначе выразить свои чувства…
Вдруг он увидел девочку, неподвижно стоящую в дверях кухни. Пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить, что эта малышка в пижаме с зайчиками и спутанными со сна прекрасными золотистыми волосами – его приемная дочь Света.
Вот так, две девочки Светы в одной семье, и обе слишком большие, чтобы называть одну из них как-то иначе.
Под пристальным взглядом ребенка Зиганшину стало неуютно, и он быстро натянул джинсы и толстовку.
– Ты что не спишь? Попить хочешь?
Не дожидаясь ответа, он налил воды в чашку и дал ей. Девочка послушно попила, глядя на него не со страхом, а как-то завороженно. Зиганшину стало совсем не по себе. Он не знал, что сказать этому ребенку.
