Я вполне солидарен с ученым, известным своей объективностью и провидческой глубиной социального анализа, Александром Александровичем Зиновьевым. Вот что он пишет по поводу «распада» КПРФ: «...В партии есть Устав, и ее члены добровольно принимают обязательство выполнять этот Устав. Они ДАЮТ СЛОВО выполнять его. А они хотят нарушить Устав и одновременно оставаться в партии, потому что они «яркие личности»... (речь идет об исключенных из партии Селезневе, Горячевой, Губенко).
Партия вправе поступать так, как она поступила. И с точки зрения интересов партии такое решение майского пленума (2002 года) было правильным. В этой ситуации уход людей со своих постов способствовал бы укреплению партии... Вспомните о Горбачеве, Ельцине, Яковлеве, Шеварднадзе и других, которые сделали карьеру за счет партии. Чем быстрее она избавится от предателей, тем лучше будет и для нее, и для истории, и для мира в целом...
— Как вы относитесь к президенту Российской Федерации как к политику?
— Как к политику к В.В.Путину я отношусь неоднозначно. С одной стороны мне нравится его патриотическая риторика. С другой — она так и остается политической риторикой. По существу, Путин продолжает политику, которую продиктовали Международный валютный фонд, Международный банк развития и Соединенные Штаты Америки. До тех пор пока национальные интересы страны не будут четко определены и гарантированно защищены, Россия не осознает своего национального величия. А для этого нужно изменить экономическую политику, так как величие государства определяется его экономической мощью. Если Путин будет продолжать тот же политический курс, что проводил Ельцин, то будет происходить дальнейшая стратификация общества, и это, в конечном счете, приведет страну к положению «Верхней Вольты с ядерным оружием».
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
— Геннадий Иванович, расскажите о начале своей политической судьбы. Кто и что на нее особенно повлияли?
— В первую очередь мать — редкостно энергичная, волевая и умная женщина. Она, не являясь членом партии, в плане политической, производственной и любой другой общественной активности была, наверное, на голову выше всех, с кем ей доводилось работать, в том числе коммунистов с партбилетами. К тому же считалась, и видимо небезосновательно, квалифицированным и эффективным специалистом-аграрником, если выражаться современным языком. Не могу сказать, что мне в полной мере передались ее таланты или некая «предрасположенность», связанные с сельским хозяйством (в частности, с пчеловодством, которому она посвятила многие годы), но что-то я от матери, безусловно, унаследовал. Например, ту же социально-политическую активность...
Так или иначе, мое поступление в сельскохозяйственный вуз было продиктовано желанием, с одной стороны, «угодить» родительнице, с другой — приобрести специальность, которая бы позволила трудиться и совершенствоваться не только в аграрной отрасли.
Окончив среднюю школу в родном Перевозе, я сдал экзамены в Горьковский сельскохозяйственный институт и стал учиться на инженера-механика. По окончании, в 1959 году, получил не только диплом о высшем образовании, но и — как отличник учебы и комсомольский активист — преимущественное право выбора при распределении. Попросил отправить меня на Алтай, и эту просьбу, пусть и нехотя, удовлетворили. Мне тогда казалось, что молодым специалистам, как в популярной советской песне, дорога открыта буквально везде. По большому счету так оно и было, однако вакансии под ногами не валялись, и, прибыв в административный центр Алтайского края Барнаул, я столкнулся с несколько неожиданной для себя проблемой трудоустройства.
Вспоминает Геннадий Иванович Янаев:
Я был неисправимым романтиком. С большим трудом получил назначение на Алтай. Приехал, а там — как в известной картине Репина — «не ждали». Неделю жил в гостинице. Потом направили меня в Белокурихинский район — это курортное местечко на Алтае. Не нужен. Снова вернулся в барнаульскую гостиницу ждать назначения. А рядом на стадионе футбольная команда «Урожай» тренировалась. Во второй лиге играла. От нечего делать подавал им мячи... С мячом несколько финтов показал. Тренер и говорит: «Полетели во Фрунзе, за нас сыграешь». Почему нет? Слетали, сыграли, вернулись. Тренер опять говорит: «Зачем тебе в колхозе надрываться, оставайся с нами». Но я-то за песней приехал, а не за футболом — помните: «Здесь на далеком Алтае голос услышал я твой...»
(В.Рыньков. Геннадий Янаев: загадка эпохи)
Нарвавшись в нескольких местах на вежливый отказ, я уже было приуныл и собрался возвращаться не солоно хлебавши в родные края. Но удача мне все ж таки улыбнулась — меня направили в Крутихинский район, в деревню Заковряжино. Там находился колхоз, в котором председатель и основные специалисты в большинстве своем были немцами... Кстати, неподалеку от этих мест родился наш знаменитый космонавт Герман Титов. С ним мы, предаваясь воспоминаниям об Алтае, можно сказать, подружились во время поездки на одну международную конференцию, когда я уже был на комсомольской работе, а Герман Степанович по обыкновению тех лет выполнял — наряду с другими прославленными космонавтами — роль «свадебного генерала» на различных крупных форумах и мероприятиях...
Так вот, несмотря на то, что в заковряжинском колхозе имелся свой главный инженер (правда, со средне-техническим образованием), встретили меня там радушно и предоставили работу по специальности. Нетрудно догадаться, что по сравнению с обычными тогдашними коллективными хозяйствами (например, в Средней полосе России) в немецком колхозе был, можно сказать, исключительный, образцовый порядок. Но, видно, не зря у нас говорят: «Что русскому хорошо — для немца смерть». Это неписаное правило только в несколько другой трактовке (например, в такой: «что немцу безразлично — для русского тяжелая головная боль») сыграло со мной злую шутку. Получив мое пер вое письмо с Алтая, мать пришла в ужас от названия деревни, в которой я начал свою трудовую деятельность. Мы ведь в отличие от немцев — народ «загадочный», непредсказуемый и действуем порой под влиянием каких-то сильных впечатлений-эмоций, а не рассудка. Представилось русской женщине, что Заковряжино — это нечто запредельно нехорошее, гиблое, и вот, проработав около двух месяцев, я получил с малой родины телеграмму: мать в тяжелом состоянии, при смерти. Испуганный-придавленный таким известием, первым делом обратился, естественно, к председателю колхо за: «Как быть, что делать?». А он: «Ну что тут поделаешь. Получай зарплату за отработанное время да за месяц вперед и домой срочно отправляйся».
От незаработанных денег отказался, взял причитавшееся и моментально собрал вещички. На колхозной машине повезли меня к Чуйскому тракту. Добрались туда к сумеркам. Машину пришлось отпустить (случалось «шалили» тогда в тех глухих местах). Переночевал в стоге соломы на обочине тракта, а наутро с первым проходившим автобусом поехал в Новосибирск. Оттуда — в Горький и в райцентр Перевоз. Всю дорогу, конечно, переживал, боялся, что не застану мать живой. А дома ждал «сюрприз», который поначалу меня, разумеется, обрадовал, но потом... Короче говоря, не было у матери ни малейших оснований в то время считать себя смертельно больной. Она, может, и прихворнула, однако не сильно. Гораздо сильнее было стремление вытащить меня во что бы то ни стало из далеко го и «ужасного» Заковряжина, дабы не сгубило оно ее молодого, образованного, подававшего какие-то надежды сына.
