– Ты несправедлив к парню. Разве он виноват, что не дали ему рожаницы твоего счастья да моей светлой головы?
– Да уж, вспомнила свою светлую голову…
– А что? Ведь нет ничего у меня, а если дал Бог что-то всё-таки, не грех тем и похвастать. Мне бы более счастливых родителей и другое детство, я бы…
– И куда бы ты? Разве есть у нас, куда умной бабе податься? Разве что в монастырь – да ведь ты на черноризиц всегда только фыркала, как кошка… А у меня ты при деле: я твоей умненькой головке работу подкидываю…
– Работа мне, а вся слава тебе. Тьфу на тебя, такую славную минутку испортил, охальник. И надо же было тебе монашек вспоминать? Вспомнил бы что-нибудь из хорошего, что у нас с тобою было, Хотенушко.
А Хотен, привыкший к тому, что перед Прилепой бывает часто виноват и в том, в чём не виноват, лежал себе спокойно. Тихая Семь плыла перед ним сонной чёрною лентой, и уже явилась на реке лунная дорожка, и пересекла её, покачиваясь, коряга. Или то не коряга была? У сыщика легко и приятно закружилась голова, голос Прилепы растворился в громком лягушечьем хоре, а глаза сами закрылись.
Очнулся он оттого, что холодная вода полилась ему на лицо. В последнем видении сна почудилось ему, что русалка затаскивает его в Семь, однако, когда открыл глаза, увидел над собою голую Прилепу, выкручивающую волосы.
– Чего творишь? – отмахнулся он от струйки нетвёрдой спросонья рукою. – Не балуй… Дай поспать…
– Беда! Даже не знаю, что я увидела… Ты заснул, я попробовала воду – а она тёплая, как парное молоко. Давай, думаю, выкупаюсь – вон и защитник мой на бережку храпит. Зашла в воду, а над ней пар, а у берега мелко. Иду себе, под ногами песочек, подумываю потихоньку, а не стащить ли и с тебя кольчугу и прочее, загнать в воду, да и выкупать, как коня. Больно уж от тебя конским потом вперемежку с ржавчиной несёт, дружочек. Щётки, вот беда, не было с собою, чтобы тебя вычистить, словно коня, или пакли… Ну, кое о чём прочем, признаюсь, подумала – и так хорошо мне чистой-вымытой, утешно, Хотенушко…
– Прилепа, говори наконец, что ты там увидела? Водяного хозяина, что ли?
– Вот и я о том… Поплыла вперёд, на середине речки решила возвращаться, пока не снесло далеко течением, развернулась в воде и почти сразу же глянула перед собою – а над лесом зарево. Чуть с перепугу под воду не ушла. Посмотри сам, уже и отсюда видно.
С треском разогнув колени, поднялся на ноги Хотен. Действительно, над вершинами берез прибрежной рощи трепещет красноватый полукруг. Лесной пожар? В начале лета редки лесные пожары, да и леса здесь безлюдны до самого Путивля. А вот Путивль в той стороне.
– Это Путивль горит, Прилепа. Половцы уже там.
И с ужасом вспомнил Хотен видение-догадку, мучившую и тревожившую его во время недолгого сна. Не колода пересекла тогда лунную дорожку, а человек, ничком в воде лежащий. Труп.
Глава 17
Княжье непособие
Шатры великих князей Рюрика и Святослава стоят рядом на холме у Заруба, их знамена трепещут на свежем утреннем ветру рядом, дружины их в готовности встали станом у брода, и единомысленны полностью нынче великие князья Рюрик и Святослав, и дружны между собою, как никогда прежде за все пятнадцать лет совместного правления. И эти единомыслие и дружба только и радовали великих князей в те тяжкие для Русской земли дни. Над краем земли, за которым прятался Переяславль, к небу поднимались дымы, и оба понимали, что это означает.
– Посол от князя Владимира Глебовича из Переяславля, великие князья!
Великие князья сидели на вершине холма каждый под своим знаменем и на одинаковых складных стульчиках. Они переглянулись и разом кивнули головами.
Посол появился из-за Рюрикова шатра и поклонился великим князьям. Не было на нём следов бешеной скачки, поэтому соправители снова переглянулись, и Рюрик спросил:
– Как ты добирался до нас, посол?
– Половцы держат разъезды на Правобережье, и к сему броду не проехать. Я переправился челном выше по течению, пристал у Чучина.
– Правь своё посольство, посол, – промолвил Святослав Всеволодович и прикрыл глаза, готовясь выслушать.
– «Владимир Глебович Переяславский великим князьям Святославу Всеволодовичу и Рюрику Ростиславичу. Как ни просил я вас, отцы и братия, однако не помогли вы мне. В том вашем непособии Бог вам судья, отцы мои и братия. Я же тремя копьями пронзённый, жив пока, хвала Богови. Острог не сберёг я, Кончак пожёг посад, уводит полона бесчисленно. Покуситесь хоть полон отбить, отцы и братия».
– Отойди, посол, мы призовём тебя, – распорядился Рюрик Ростиславич и, не дожидаясь исчезновения боярина, поднял глаза на Святослава Всеволодовича. Тот пробормотал:
– Не о чем раздумывать, брат. Ответим, как есть.
– Кто скажет?
– А хоть бы и ты.
Призвав посла, Рюрик снова встал, воздавая в его особе честь князю Владимиру Глебовичу, и заговорил, послу в глаза не глядя:
– «От великих князей киевских князю Владимиру Глебовичу. Раны твои целуем, а помочь по-прежнему не можем. Уже извещали мы тебя, что у нас не дружины с собою тут, на Зарубском броде, а жалкие остатки. Мои, Святославовы, мужи ушли с сыном моим Олегом защищать Посемье, а мои, Рюрюковы, стали на всех Днепровских бродах. Плывет к нам от Треполья на ладьях Давид Ростиславич Смоленский с большой дружиной. Ждём помощь и от других князей. Вместе с ними немедленно выступим на помощь». Езжай, посол.
Великие князья обменялись тяжёлыми взглядами.
– Сколько ещё может продолжаться вече у смолян в Триполье? – желчно спросил Святослав Всеволодович. – И уверен ли ты, что твой брат-увалень не замедлит поспешить к нам, как только вече закончится?
– Брат мой Давид, – помолчав, ответил Рюрик, – быть может, и засиделся в своих болотах и на пиру ведёт себя далеко не как Дюк Степанович, однако уважение к нам с тобою имеет.
– А я вот думаю, не погрызть ли нам с тобою сушеной оленины, запивая глотком-другим вина? – произнес Святослав Всеволодович. – Ибо чует мой желудок, что не съесть нам сегодня обеда. Потому что через полчаса, приплывёт ли, не приплывёт твой Давид с дружиной, я, пожалуй, несмотря на почтенные седины свои, поведу наших знаменосцев, трубачей и поваров через Днепр.
– Добрая мысль, отец и брат мой. И я с тобой, разумеется, поеду.
Однако князья не успели всласть обгрызть оленьих косточек, обмениваясь охотничьими байками и рассказами. Вдруг замычал Рюрик Ростиславич, выплюнул кость и вскрикнул:
– Смотри, смотри! Наконец-то!
Да, на сияющей глади Днепра появилась ладья. Плыла она по течению, попутный ветер задувал в парус, да ещё и гребцы усердствовали. Быстро плыла ладья, вот только за нею так и не выплыли из-за крутого правого берега остальные ладьи, набитые дружинниками, словно печь пирогами, а общим числом двадцать да девять.
