Эодрейд усмехнулся.
– Не стоит начинать совет с гнева, досточтимый Вестфольдинг. Мы все слуги, только не короля, не трона – Рохана. От правителя до юной девчонки-табунщицы, потому что все мальчишки взялись за оружие.
Эодрейд глядел прямо в глаза старого бойца, холодно и предостерегающе улыбаясь одними губами.
В зале повисло тяжёлое молчание.
– Мой король, – дерзнул Фолко, когда тишина стала уже почти невыносимой – ни правитель Рохана, ни Эркенбранд не уступали. – Владыка, позволь мне отправиться…
– Не позволю, – холодно отрезал Эодрейд. – Если Третий Маршал не считает нужным явиться на совет, значит, будет просто выполнять приказы, как обычный десятник.
– Правитель… – подал голос Фрека – мощный, плечистый, похожий скорее на гнома, чем на одного из стройных рохиррим.
– Успокойся, Четвёртый Маршал. Время дорого, а мы тратим его, словно кумушки за сплетнями, – нахмурился король, со стуком опуская на стол кубок. Глубоко вздохнул и заговорил, уже овладев собой:
– Война не закончена, соратники мои Маршалы. Война отнюдь не закончена; мы не смогли победить, но это не значит, что мы не должны побеждать.
Рохиррим молчали; молодой Хама, Шестой Маршал, таращился на короля с неприкрытым изумлением; при чопорном гондорском дворе такое сочли бы крайне неприличным.
– Для всех на Западе, Севере и Востоке наш поход закончен. Однако же это не так – напротив, всё только начинается. – Словно удовлетворившись молчанием нобилей, Эодрейд говорил со всевозрастающей уверенностью.
– Но… мой король… – Эркенбранд не мог допустить, чтобы в совете хоть кто-то заговорил раньше его. – Прости меня, владыка, стар я стал, скорбен, видать, разумом… Как же так – «война лишь только начинается»? А что же было доселе? Тарбадская битва – она как?
– Дослушайте, – с прежней холодностью остановил старого воина Эодрейд. – Мы лишь начали войну. И дали лишь первое сражение. Теперь предстоит решить, как вести дело дальше.
– Но… мы же приняли «вечный мир»! – пробасил Эркенбранд. – Я не понимаю, владыка…
Эодрейд кивнул.
– Ты прав, Храбрейший. Мы приняли этот «вечный» мир, но разве ты забыл, при каких обстоятельствах? Тарбадская неудача дорого нам обошлась; выбирать не приходилось. К тому же напуганные ховрары с дунландцами изрядно отодвинули свои рубежи; не так далеко, как нам бы хотелось, но тем не менее. На тот момент это была хорошая сделка, Вестфольдинг.
– И мой король хочет теперь забыть о ней? – не уступал старый воин.
Остальные Маршалы, Фолко и гномы молча внимали. Малыш и тот бросил с тоской озирать стол – не появится ли на нём внезапно еда посущественнее? – и, приоткрыв рот, оторопело таращился на короля.
– Забыть? – Эодрейд поднял бровь. – Помилуй, Храбрейший, разве о таком забудешь? У нас отняли плоды наших побед, а ты речёшь – «хочет забыть»?
– Мой король играет словами, – Вестфольдинг не опустил взгляда.
– Твой король, Храбрейший, понимает, что Рохану нужны не красивые пергаменты и неприкосновенность печатей, Рохану нужна победа. И мы должны решить, как её добиться. Разве человек, которому приставили к горлу нож и вынудили расстаться с добром, не имеет права вернуть своё достояние силой?.. Разве должны связывать его «клятвы» и «обещания», данные разбойникам и грабителям в краткий час их торжества?.. Понятны ли тебе мои слова, досточтимый?
Эркенбранд сердито пыхтел и сопел, но под ледяным взглядом короля спорить дальше не стал. Тем более что в запертую дверь покоя кто-то осторожно постучал.
Эодрейд недовольно сощурился, сделал знак. Торин, не чинясь и не ожидая дальнейших споров, встал, шагнул к створкам, отодвинул тяжёлый засов.
Старый мажордом низко склонился перед хозяином Эдораса.
– Явился Брего, Третий Маршал Марки, мой король. Он повергает к стопам твоим свои извинения, ссылается на необходимость устройства уставших войск и просит позволения войти.
Эодрейд поморщился.
– Эотайн, старый друг мой. Чем дальше, тем речи твои всё больше смахивают на речи гондорских придворных, напыщенных, словно индюки. У походных костров мы говорили с тобой совсем не так.
– Истинно, мой король, – с достоинством поклонился старик. – Но мы более не в походе. Марка восстановлена, а двор королевский – не зимний бивуак подле Андуина.
– Пусть Брего войдёт, – король старался подавить раздражение, не выплёскивая его на старого и верного соратника.
Мажордом поклонился.
Третий Маршал Марки был крупным, широким в плечах, светловолосым и сероглазым, как и большинство рохиррим. На мощной груди – дорогая кольчуга ещё довоенной гномьей ковки, на узорчатом поясе – не меч, обычный для роханской знати, но гномий же клевец-чекан. Оружие, требовавшее не столько силы, сколько отменной меткости.
– Э… я… тут… прощения прошу, король мой, значит, – Брего склонил голову. – Был, того, с конными. И вот, значит…
Брего не умел произносить речи, это знали все. Злые языки поговаривали, что проще научить пса петь торжественные гимны, чем Третьего Маршала Брего складно говорить. Впрочем, косноязычие не мешало ему оставаться дельным командиром и храбрым воином.
– Хватит, Брего, хватит! – Эодрейд досадливо поморщился, и все вновь удивлённо переглянулись: правитель Рохана никогда раньше не позволял себе прерывать Третьего Маршала из-за тягучей и малопонятной речи. – Ты опоздал на военный совет; поэтому не трать наше время на твои оправдания, а просто садись, и пусть Сеорл скажет тебе, о чём шла речь.
Набычившись, Брего плюхнулся в своё кресло; сидевший рядом Сеорл, Пятый Маршал, быстро заговорил ему что-то шёпотом.
– Так вот, – Эодрейд обвёл сподвижников тяжёлым взглядом. – Теперь, когда достославный Третий Маршал закончил свои многотрудные обязанности в местах более важных, нежели королевский совет, я скажу вам, что думаю. Скажу, почему нам так нужна эта война и нужна прямо сейчас.
Правитель Рохана поднёс к губам золотой кубок, отпил – верный признак волнения.
– «Вечный мир», на который мы вынужденно пошли, это не просто мир. Вспомните, с кем он заключён, друзья Маршалы. – Эодрейд медленно шёл вдоль длинного стола, и каждое слово его падало словно удар топора. – Хазги. Ховрары. Дунланд. Терлинг. Это не тот мир, какой у нас, бывало, заключали, когда два клана ссорились из-за выпасов или потому, что кто-то у кого-то угнал табун. С этими находниками ни о чём договариваться нельзя просто потому, что они привыкли жить набегами. Человек оседлый, пашущий землю и сеющий хлеб, для них – законная добыча, и вообще «людьми» они считают только себя. Там по-прежнему верят, что Олмер – которого у них кличут «Великим» – не умер, а скрылся где-то и, когда настанет час, вернётся к своему избранному народу; причём «избранными» они считают себя. Кто думает, что этим «вечным миром» он обезопасил наши границы, – лицо короля потемнело, – тот прекраснодушный… гм… – он кашлянул. – Вся эта степная братия налетит на наши поселения у Врат Рохана при первом же удобном случае, когда станет не на что пить-гулять. Мы не сможем ужиться с такими соседями, ни мы с ними, ни они с нами. Поэтому вывод здесь очень простой – либо они уничтожат нас, либо мы уничтожим их.
