– Дурак, – неслышно согласился эльф с невидимой Гончей, разглядывая безобразно оплывшую рану.
Осторожно стер красные разводы, наложил заранее припасенные травки, уже понимая, что толку от них немного, после чего снова замотал руку и потуже стянул повязку, скрипнув зубами от боли. Он еще немного посидел, измученно прислонившись затылком к шершавой коре, кое-как привел одежду в порядок и, пошатнувшись, со стоном поднялся. А когда сумел поднять глаза и взглянуть на давшее ему опору дереву, то вздрогнул от неожиданности: могучий ясень укоризненно шелестел мокрыми ветками, стряхивая на растрепанную голову эльфа холодные капли.
Раненый зверь всегда стремится к логову, как тяжело страдающий человек из последних сил ползет в сторону дома и стен, в которых когда-то родился. Живые не любят умирать, но если вдруг приходится, то они инстинктивно тянутся к родным. К теплу и уюту, среди которых выросли, возмужали и которые хотели бы ощутить в последний раз. Для эльфа все немного иначе. Для темного эльфа – тем более, ибо нет для него большей радости, чем перед смертью встретить дальнего родственника своего родового дерева. А Линнувиэль такого родственника уже встретил и только сейчас, под сенью горько плачущего ясеня, неожиданно осознал, что обратного пути нет: неизвестный яд сожжет его изнутри. Уничтожит, сожрет, как пожирает сухую ветку жаркое пламя. Здесь не поможет магия, не спасут никакие силы, потому что звери Проклятого леса не поддаются никаким заклятиям. И яды их – тоже, а потому он обречен.
Линнувиэль прижался щекой к шершавому стволу и устало прикрыл глаза.
Что ж, значит, судьба. Значит, так суждено, что единственная ядовитая гиена сумела цапнуть именно его. Никого больше не поранила, а вот его – мага, которому строго запретили пользоваться силой, смогла. Как такое стало возможно? Кто и зачем так жестоко над ним подшутил? Он не знал, да и не было смысла гадать о причинах: дело сделано, приказ владыки не привлекать внимания будет выполнен, а хранитель… что ж, повелитель найдет ему достойную замену. Тем более если его, Линнувиэля, повелитель назначил на должность хранителя лишь ради этой миссии и отправил в Серые пределы не просто за лордом Торриэлем, а за надеждой, которой не суждено будет сбыться.
Да, наверное, так и есть: вряд ли тысячелетний маг не предчувствовал свой Уход. Вряд ли мог не заметить признаки увядания, которые появились не год и даже не два назад. Повелитель всегда был хорошим стратегом, а потому наверняка готовился заранее. И вот теперь, когда пришло время, наконец использовал тщательно продуманный козырь – единственного в Темном лесу хранителя, которого Торриэль мог принять и выслушать. А вернется ли тот хранитель обратно или нет, уже не важно. Его задача выполнена. Осталось только довести ее до конца насколько хватит сил.
– А потом можно и порадовать Ледяную богиню, – улыбнулся Линнувиэль собственной вымученной шутке. После чего погладил теплую кору родича и, вздохнув, нетвердой походкой отправился обратно.
Он должен дойти. Просто обязан закончить этот путь достойно. И сделает все как надо. Дойдет, сумеет, справится. Никто не узнает, до чего трудно делать эти последние шаги. Никто не поймет и не увидит его личного ада. Не должны увидеть, а значит, он не покажет.
Младший хранитель сжал зубы и, упрямо вскинув голову, выпрямился. Позвоночник стегнуло немилосердной болью, в глазах потемнело, внутри что-то с противным звуком лопнуло, а на языке появился соленый привкус, но с побелевших губ не сорвалось ни единого звука. Ни стона, ни проклятия, ни вздоха. Нет, он не сдастся, не упадет и не отступит. Не станет скулить умирающей дворняжкой. А пройдет дальше столько, сколько сможет, будет по-прежнему спокоен, невозмутим и бесстрастен. Будет сопровождать молодого лорда хотя бы до Борревы. Да, именно до нее, потому что на большее просто не хватит сил. Но туда он доберется во что бы то ни стало. Что же касается смерти… плевать. Пусть приходит, холодная гостья.
Линнувиэль сумел сделать так, что никто из сородичей не заподозрил неладного. Смог вежливо улыбнуться Мирене, уже проснувшейся и с надеждой посматривающей на Белика в ожидании откладывающегося со вчерашнего вечера разговора. Едва заметно кивнул Корвину, обменялся приветствием с Атталисом, на вопросительный взгляд Маликона успокаивающе махнул, а потом с каменным лицом забрался в седло и продолжил путь как ни в чем не бывало. До Борревы, что должна была показаться на горизонте уже этим вечером. Главное – держаться, не выдать себя неосторожным словом. Терпеть и идти дальше, не обращая внимания на холод в онемевшем теле, на сведенные судорогой пальцы, не прекращающийся ни на минуту колокольный звон в ушах и настороженные взгляды Белика.
Просто идти вперед… идти… идти… держаться и снова идти…
Он не помнил, как дожил до того момента, когда перед затуманенным взором величаво проплыли ворота человеческого города. Не помнил, с кем и о чем говорил на дневном привале. Не помнил ни шума листвы, ни голосов птиц, радующихся вернувшемуся солнцу. Ни шороха ветра в вышине, ни теплых лучей на влажном от пота лице. Не слышал ни одного слова из тех, что говорила ему Мирена. Не обратил внимания ни на одну колкость, отпущенную в адрес «слабосильных ушастиков, засыпающих на ходу от какой-то простенькой царапинки». Перед глазами все двоилось, во рту поселился стойкий привкус крови. В затуманенной голове проносились странные образы и непонятные видения, от которых его бросало то в жар, то в холод. Порой он вынужденно мотал головой, чтобы понять, где реальность, а где горячечный бред. Эльфийские целебные травы больше не помогали, да и не мог он теперь протянуть за ними руку. Из всех пальцев чувствовал лишь один – безымянный, где сжимал зубами свой хвост покровитель рода – черный дракон с холодными глазами. Но и он за последние сутки заметно ослаб, в зеленом камне постепенно угасала жизнь, точно так же, как гасла она внутри упрямо сжимающего челюсти эльфа.
В какой-то момент на мятущийся разум Линнувиэля опустилась тень, затопив сознание воспоминаниями, неведомыми ранее чувствами, сомнениями и полнейшим безразличием к собственной участи. И эта пелена, если когда-то приоткрывалась, то очень ненадолго. Раздвигала тяжелый занавес молчаливой скорби, неохотно показывала плывущие мимо зеленые поля, едва различимые в сером тумане домики, медленно ползущую ленту дороги, по которой эльф и мог определить, что жив и все еще движется, а потом вязкая хмарь снова возвращалась. Накрывала его с головой, дробя бесконечно долгий день на миллионы крохотных осколков, и мягко гасила звуки, боль, настойчивые вопросы… даже страхи, милосердо приглушая сомнения и суля скорое избавление.
Идти… только идти…
Линнувиэль с трудом пришел в себя только тогда, когда породистый жеребец зацокал подковами по улицам Борревы. Темный эльф, в очередной раз вырвавшись из беспамятства, увидел ворота знакомой гостиницы и слабо улыбнулся: сумел. Ледяной богине осталось совсем немного, совсем чуть-чуть подождать. А потом – блаженная тишина, мягкая поступь красавицы в белом платье, засохший букетик цветов в безупречной формы ладонях, и с ней – молчаливая вечность. Еще одна долгая вечность для одного упрямого, настойчивого и безрассудного эльфа, который вздумал ставить смерти свои условия и добраться до ближайшего города вместо того, чтобы встретить Ледяную богиню еще в лесу.
