Облачко дыхания появилось возле хрусталинового куба, приготовленного магульдинцами для зордалина. Уже второе. Горсинг нехотя заметил еще одно на крыше соседнего дома. Третье.
– Семь штук, – насчитал Вельт.
– Вчера было двенадцать, – поежившись, ответил Сит.
– Ну, приступ не закончился, подожди.
«Приступ»… Они с самого начала старались всему дать свое имя. Судороги – то, что происходит с человеком. Приступ – то, что происходит с городом. Явные, но непродолжительные изменения. Назови, посчитай, отследи цикличность, и тебе сразу станет проще.
– Ты не понял сути явления, не знаешь, к чему оно однажды приведет и как его прекратить, но успокаиваешь себя иллюзией власти. Дать кому-то имя – это всегда иллюзия власти. Назвать гору Сарнах, обозначить ее на карте и успокоиться. Не знаешь легенд, не видел недр, не поднял на вершину ни одного человека, но с ойгурным спокойствием вписываешь гору в список владений Земель Эрхегорда, и тебе кажется, что все струны Акмеона проходят через твои руки. – Гийюд в последние дни много говорил.
С тех пор как Пожиратель ускользнул от него в Дикой яме, он каждую ночь говорил что-нибудь такое, и в собеседники почему-то брал именно Горсинга. Остальные прислушивались, ловили отдельные слова, будто Гийюд разбрасывал зерна великого знания.
«Чушь…» – Горсинг хмурился, но терпел. И с омерзением признавал себе, что такие разговоры на самом деле его успокаивают. Он презирал магульдинца, не мог без отвращения смотреть на его оголенные вылупленные глаза, на шрамы срезанного носа и все же был благодарен ему за весь этот треп.
– Девять, – выдавил Вельт.
Ему не удалось скрыть дрожь. Холод в последнее время становился все более жгучим.
– Одиннадцать, – не согласился Сит.
Сит и Вельт стали перечислять, где именно видели дыхание, пытаясь понять, кто из них ошибся. Когда они увидели эти облачка в первый раз, ни о каких подсчетах не думали – выхватили мечи и приготовились отражать нападение.
– И как ты собирался убить невидимку? – посмеивался потом Горсинг.
– Мое дело ударить, а там уж как будет. – Вельт пожал плечами.
– А если у него все тело такое, как туман? – вмешался тогда Аюн.
Пока бегунок был жив, он всюду вмешивался, везде вставлял свое слово.
– Тем лучше, – серьезно ответил Вельт. – Если он весь, как туман, значит, он и сам меня не ударит. Как туман поднимет камень?
– А если он может сгущаться там, где ему надо?
Такие разговоры затягивались на долгие часы.
Бесконечное обсуждение того, что они не понимали и даже толком не видели. Назвать, обсудить и успокоиться.
– Главное, поверить, что ты прав. Потом тебя ничто не разубедит, – улыбался Гийюд.
– Это помогает жить, – ответил Горсинг.
– И это помогает умереть. Скажешь себе, что ниады безопасны, и ничто тебя не разубедит в этом.
– Если только не увидишь, как ее лапы тянутся к твоей шее.
– И даже тогда! В том-то и суть, что веришь своим убеждениям безраздельно, не позволяешь себе усомниться в них даже в ту секунду, когда эти лапы впиваются тебе в горло и лишают дыхания. Так устроен человек, а возможно, и все секольтхины.
Горсинг, прищурившись, смотрел на Гийюда. Слушал его, следил за тем, как под маской в травном растворе ворочаются его глаза, а думал лишь о том, что Гийюд предлагал напоить Аюна соком наэрлы – корня, который принимают следопыты и рыскари, когда хотят обострить свои чувства.
– Скажешь своему мальчику, что это важное задание, что мы в него верим. Скажешь, что ему потребуется вся сноровка.
«Своему мальчику». Было что-то омерзительное в этом определении. Впрочем, дальше Гийюд называл его только приманкой. «Наша приманка».
Горсинг не разрешил красным напоить бегунка. После сока наэрлы чувствуешь все тело сразу – каждую мышцу, каждую связку. Если пьешь его впервые, теряешься, не знаешь, как справиться с этими чувствами – просто ложишься на пол и слушаешь, как по твоим венам течет кровь, как пульсирует сердце. Можешь проследить мельчайшее изменение ветра, запахов, звуков. По тому, как отзывается пол, знаешь, где идут люди, сколько их и как быстро они до тебя доберутся. Видишь различия в цветах и расстояниях. Постепенно устаешь от этого, закрываешь глаза, надеясь тут же забыться, однако сон не приходит. Ты вдруг понимаешь, что обречен еще несколько часов пропускать через себя всю палитру телесных ощущений. Это пугает. Страх толкает к безумию. Внезапно говоришь себе, что угодил в ловушку и теперь до самой смерти будешь жить на пределе чувств – они тебя испепелят.
Все это выпадает человеку, который просто лежит на полу. Если же его ударить, если ткнуть иглой, боль, удесятеренная соком наэрлы, вспыхнет в голове до того невыносимым огнем, что от неожиданности можно лишиться рассудка. И Гийюд хотел напоить Аюна, прежде чем привязать его к колонне в Дикой яме, а потом рассечь ему ногу клинком или сразу натравить на него стригача. Магульдинец знал свое дело.
Следопыты полевого гвардейского створа проходят полугодовое обучение, прежде чем получают дозволение использовать сок наэрлы. После тяжелых тренировок им удается направить силу корня исключительно на обоняние и зрение – в полевых условиях они подмечают едва сохранившиеся запахи и давно затоптанные, заросшие следы, мимо которых беспечно пройдут даже лучшие из охотничьих лечавок.
С возрастом восприимчивость к соку снижается. Старик, с молодости привыкший пить его для одного удовольствия, может принять целую крынку и все равно не испытать ни малейшего воздействия. Но Аюн… Никогда прежде к наэрле не прикасался и был обречен на жуткую смерть. Напрямую Горсинг не мог отказаться и должен был юлить. Это угнетало его больше всего. Пришлось сказать, что бегунок не выдержит боли. Да, сок наэрлы не позволит ему потерять сознание, но этого и не потребуется – Аюн просто умрет, толку от мертвого будет немного. Гийюд нехотя согласился. А Горсинг хотел одного – убивать. Выпотрошить всю их магульдинскую свору. Первым делом разбить стеклянный окуляр Гийюда. И нет, не убивать его сразу. Привязать Гийюда лицом вверх где-нибудь на крыше и оставить так под полуденным солнцем…
– Может, кто-то один для начала сходит? – спросил Вельт, и в это мгновение холод прекратился. Такую перемену чувствуешь, войдя с вьюжной улицы в теплый дом с натопленной печкой.
В город вернулись привычный зной и предгрозовая духота. Небо еще на рассвете хмурилось, обещало долгожданный дождь.
– Нет. – Горсинг качнул головой. Ощупал второй клинок под цаниром. – Идем вместе.
– Просто, сам знаешь, все это странно. Убили Тарха…
– По случайности.
– Ну хорошо, по случайности.
– Мы не знаем, что там произошло. Авендилл мог… не знаю, как-то изменить Тарха внешне или вообще сделать так, что он сам первый напал. И с него сняли тахом. Такое мог сделать только Густ. Значит, он в отряде. Мы уже все обсудили.
