А среди жен затерялась женщина постарше – та, чьи детородные годы давно прошли. Одетая в лохмотья, она уже смутно помнила те времена, когда трудилась над клавиатурой чего-то волшебного вроде терминала сбора данных. Ее длинные волосы были собраны в узел, а руки, красные и стертые до мозолей, выдавали в ней прачку. Нос, когда-то сломанный и неправильно заживший, торчал набок, завалившись к щеке. Несмотря на боль в коленях, она стояла и пристально вглядывалась в ряды марширующих.
Летели розовые лепестки и конфетти, из репродукторов гремел голос Толботта, повторявший: «Государство Арийское воюет с Гейсией. Государство Арийское всегда вело против Гейсии войну». Воздух дрожал от слов: «Народу необходима структура для объединения!»
К прачке подошла другая женщина – тех же лет и того же рода занятий. Встав вплотную к шершавому локтю, вторая карга спросила первую:
– Помнишь меня?
Прачка мельком глянула на нее.
– Нет.
– Прежде выглядела я иначе, – не унималась вторая карга. – В Прежние Времена была я целительницей. Медсестрой.
Прачка обернулась на нее еще раз. Поискала в ее лице что-нибудь знакомое и, не найдя, снова обратила ищущий взор на парад.
Неподалеку от них беременная молодка вдруг пронзительно вскрикнула и повалилась на землю. Товарки ее нервно переглянулись, но с места не сошла ни одна.
Не колеблясь прачка и карга опустились на колени рядом с молодкой и приступили к родовспоможению. Хангерок и муслиновое платье молодки промокли от горячих вод. Она вот-вот должна была родить вождю первенца, именно поэтому ревнивые жены и не проявили к ней никакого сочувствия.
Прачка уложила голову роженицы себе на колени, а вторая карга села между ног, чтобы принять дитя. Помогая бедняжке перетерпеть схватки, она ласково говорила:
– Будь спокойна, в Прежние Времена немало новорожденных младенцев прошло через мои руки. – И обращаясь к прачке, добавила: – Я ведь и за сыном твоим ухаживала.
Суровое лицо прачки на мгновенье смягчилось.
– За моим сыном? За Терренсом?
– А отчего твой нос такой кривой? – спросила карга, хлопоча над роженицей.
Прачка рассеянно потрогала шершавой рукой забытый изъян и ничего не ответила.
В прежнем мире, когда жизнь мерилась не обилием урожая младенцев и сладкого картофеля, карга служила человечеству, трудясь в больнице. Именно она передала Терренсу книгу Толботта.
– По твоей просьбе я солгала, – говорила она прачке. – Я заверила мальчика, что книгу послал ему отец. Но отца его я в жизни не видела. По твоему хотению я обманула Терренса. Сказала, что отец бережет его и заботится о нем, хотя знала, что это неправда.
– Так это была ты? – удивилась прачка.
– Я видела, что ты сама пишешь на полях книги. – Медсестра качала головой. – Зачем совершила ты это лукавство?
– Да какая на хрен разница?! – не выдержала прачка, нарушив закон об изысканной манере речи. – На идею меня навел «Бэмби».
– Бэмби? – переспросила медсестра.
– Мультик про олененка, – бесстрастно ответила прачка. – Помнишь такой? Из леса выходит прекрасный олень и говорит, что всегда был тайным хранителем олененка, ведь Бэмби – его сын и наследник.
Ее морщинистые щеки порозовели от нахлынувшей грусти.
– Погоди… – Руки медсестры на секунду застыли над вынырнувшей на свет головкой младенца. – Ты что, выдумала ему благородного любящего отца?!
Прачка отпираться не стала.
– Следовало, чтобы Терренс меня ненавидел, – сказала она. – Иначе не было никакой надежды, что он отрастит себе яйца.
Медсестра наконец извлекла окровавленного малыша и шлепнула его по розовой попке.
– А разве мать-олениха в этом мультике не погибла? – спросила она.
Дитя зашлось в истошном крике. Малютка-девочка. Не повезло бедняжке.
Погрузившись в воспоминания, прачка проговорила отрешенно:
– Ну да, но кому охота умирать? Я заставила Терренса меня отвергнуть.
Медсестра положила здоровенькое, дрыгающее ножками дитя на руки свежеиспеченной матери, и та, усталая и потная, впервые внесла в разговор свою лепту.
– И что же стало с вашим Терренсом?
Как по команде, толпа исторгла восторженный рев. Реяли на ветру геральдические знамена из многоцветного домотканого бархата.
Нагретый солнцем воздух дрожал от звуков крумхорнов, волынок и литавр. Всеобщее внимание было приковано к вождю Чарли. Облаченный в лучший дерматин и полиуретан, с трудом ковылял вождь в торжественной процессии, а под руку его бережно поддерживал придворный лекарь.
Этот ученый муж, личный врачеватель самого короля, был не кто иной, как Терренс. При виде сына, повзрослевшего, возмужавшего, занимающего такой уважаемый пост, сердце прачки исполнилось гордостью и сознанием выполненного долга.
Недолог был триумф, ибо шериф быстро отогнал ее прочь вместе с остальной чернью, расчищая дорогу для хромого и недужного правителя.
Не минули слуха Чарли раскаты женского смеха у себя за спиной. Так сильно хохотали тысячи жен его, что повалились прямо там на дорогу, изгоняя из утроб здоровых розовых младенцев. Ведь многие, очень многие из их числа поднесли королеве Шасте в дар скрипичных пауков, на корню изничтоживших монарший скипетр, и все знали, что жемчужный гульфик Чарли ныне пуст, как барабан.
И медсестра спросила прачку, когда обе они шли принимать волну младенцев:
– Но скажи мне, к чему была эта ложь?
Счастливо улыбаясь, прачка глядела в удаляющуюся спину своего отпрыска.
– Я хотела, чтобы он обрел веру в отца, сперва земного, а там и небесного, – ответила она, пожав плечами.
А когда Терренс скрылся из виду, пояснила:
– Потому что так гораздо проще жить.
* * *
На освещенную костром прогалину выползла дрожащая фигура. Изнуренный бродяга в лохмотьях – когда-то в дорогом, сшитом по мерке костюме – замер, настороженно глядя на группу, в которой подобрались геи и натуралы, черные и белые, женщины и мужчины. Никто из них не смел пошевелиться, чуя, что пришелец обратится в бегство от малейшего движения. А бродяга таращил на собравшихся глаза и втягивал носом воздух, пуская слюни от манящего аромата жаренных на огне сосисок.
Ник, щедрый Ник стал рыться в карманах. На раскрытой ладони он осторожно протянул трясущемуся дикарю таблетку со словами:
– Кое-кому тут не помешает перкодан.
Шаста цыкнула на него. Сняла с палки в руках Джамала угощение. Влажное тепло сосиски под ладонью отозвалось в сердце уколом виноватой бабьей жалости. И чтобы ее заглушить, Шаста опустилась на колени. Ник и Феликс, Джамал и мисс Жозефина, Гэвин и Шарм – все зашипели на нее, предостерегая, но она лишь отмахнулась.
