Горло обжигал кислый привкус омерзения и безнадеги. Она думала о Мариан, что та еще жива – пожалуйста, пусть это будет так! – но не знала, как выглядит Мариан, и потому воображение наполняло разум образами Кортни Джимм, мысли скакали от крошащего кости топора к отверстым, словно рты, ранам. Пока она ворочалась под липкими простынями, по комнате расплывался кислый запах обмотки для протеза. Мосс села и нашарила в темноте пульт от телевизора. Все местные каналы сообщали об убийстве семьи в округе Вашингтон, неподалеку от Канонсберга. Мосс прищурилась, когда в глаза ударил свет из телевизора – съемка крыш квартала с воздуха и установленные шерифом заграждения, а его помощник с чаплинскими усами подтягивал штаны рядом с загородкой.
Первый раз объявление о поисках Марион Триши Мерсалт, семнадцати лет, проживающей в Канонсберге, штат Пенсильвания, прозвучало в пять утра. На фотографии она загорелая, с веснушками, в шортиках и майке на бретельках, прямые волосы угольного цвета. У Мосс перехватило дыхание, настолько пропавшая девушка напоминала ее подругу – обе хорошенькие, с длинными темными волосами.
Мосс готовили к путешествиям во времени, и она привыкла вспоминать о событиях из будущего, словно они происходили на «твердой земле» настоящего, но это дежа-вю было совершенно другого рода, будто события повторялись – дом, девочки, – словно она видела то, что не должна была видеть, механизм цикличности времени. А может, сходство девочек было еще более необычным случаем – нечто вроде второго шанса. Она потеряла Кортни, но еще может спасти Мариан. Мосс слегка расслабилась, осознав, что люди начнут искать девочку, кто-то наверняка ее уже видел и знает, где она, и ей ничто не грозит… Но, проваливаясь в недолгий сон, Мосс почти физически чувствовала, как остывает тело Мариан.
Глава 2
После смерти Кортни Мосс потеряла ко всему интерес и превратилась в тень шестнадцатилетнего подростка. Семья Джимм пригласила ее остаться у них на время похорон – изматывающая почетная обязанность, и довольно неловкая, ведь приходилось стоять рядом с Дэйви и как будто спящей Кортни с синюшным лицом под слоем пудры. Кортни всегда говорила, что хочет быть похороненной в джинсах, но ее одели в бархатное платье с высоким кружевным воротником, чтобы прикрыть то, чего не спрятать косметикой, – разрез на шее. Тело было настолько неподвижным, противоестественно неподвижным, что Мосс почти ждала, когда подруга сядет, заворочается или вздохнет.
Возвращаясь после похорон домой, Мосс представляла, что вместе с Кортни умерла и похоронена она сама. Она была подавлена, одинока и равнодушна к новой версии себя самой, той, что уцелела. Она жила с матерью, отец ушел, когда Мосс исполнилось пять. Отношения с матерью были дружескими, но та постоянно отсутствовала – то на работе, то в баре Макгрогана, где «удачные часы» с уцененной выпивкой плавно перетекали в пьянку на всю ночь.
Мосс замыкалась в себе и каждый вечер скрывалась в своей комнате вместе с расширяющейся коллекцией: «Мисфитс», «Клэш», «Секс пистолз», «Пиксиз» – виниловые пластинки с альбомами панк-групп, которые она выбирала в магазинах CD-дисков. Она просто лежала в темноте на кровати с наушниками на голове, погрузившись в звуковые ландшафты. Оставшиеся месяцы в школе она прожила совершенно бездарно – пила виски с вишневой колой или любое другое пойло, которое удавалось раздобыть на парковке во время обеденного перерыва. Она чувствовала себя пустой оболочкой, поскорей бы окончить школу и просто жить дома, а если придется, устроиться на работу в ту же компанию телемаркетинга, где работала мать. Но школьный наставник обратил на нее внимание, потянул за нужные ниточки и добился для Мосс права посещения лекций в университете Западной Виргинии.
Через три года после гибели подруги Мосс вызвали давать показания против ее убийцы. Она сидела в суде округа Вашингтон в материнском офисном платье и отвечала на вопросы о той ночи, когда умерла Кортни. Родители Кортни слушали ее показания, мать Кортни рыдала, а убийца слушал совершенно равнодушно. Мосс никогда не сожалела об отсутствии сострадания к убийце лучшей подруги – бродяге и торчку.
Она желала ему смерти, смерти в мучениях или пожизненного заключения – хоть какая-то месть, какая-то справедливость. О приговоре она узнала позже – ему дали двадцать восемь лет, но ей это казалось недостаточным. Ярость при мысли, что он будет жить и однажды выйдет на свободу, просачивалась сквозь туман удушающего горя. В первом семестре второго курса колледжа пьяные выходные и наркотики в общаге уступили место учебе. Она выбрала основными предметами криминологию и расследование преступлений и добилась стажировки в офисе окружного коронера, как того требовали правила специализации.
Поначалу стажировка ее напугала, но в офисе коронера оказалось приятно проводить время – женщины были благодарны за помощь и всячески старались ублажить, болтая о контроле за деторождением и музыке, пока она ползала на четвереньках, разбирая их шкафы с бумагами. Коронер, доктор Радовски, приветствовал ее каждой утро, но держался на расстоянии. Как сообщил кое-кто из его сотрудников, он был алкоголиком и гомосексуалистом, как всем известно, и хотя лицо Радовски частенько полыхало красным после затяжного обеденного перерыва, он был безупречно любезен. Некоторые однокурсники Мосс были поражены ее выбором, их тошнило при одной мысли о трупах, но Мосс с готовностью подогнала свое расписание под стажировку и с нетерпением ждала четверга, чтобы в двадцать минут первого выехать по семьдесят девятому шоссе на Вашингтон в бананово-желтом «Понтиаке» и успеть в офис коронера к часу дня.
Когда Радовски в первый раз позволил ей присутствовать на вскрытии, она нервничала, но не боялась. В лабораторном халате, очках и перчатках, похожая на играющего в ученого ребенка, она стояла рядом с Радовски, разрезающим тело шестидесятичетырехлетней женщины, обнаруженное, только когда соседи пожаловались на запах. Мосс впервые вдохнула сладко-едкую вонь человеческого разложения, но любопытство заставило ее переступить через отвращение.
Временами процедура напоминала хирургическую операцию с помощью скальпеля, но стала неожиданно суровой, когда Радовски разломал клещами грудную клетку и разрезал череп визжащей электропилой, наполнив воздух пылью. Ассистент Радовски промыл кишечник женщины, вода потекла через толстую кишку в раковину, и по комнате растеклась вонь экскрементов. Ассистент тут же сострил, обнаружив в желудке женщины полупереваренное печенье «Твинки»:
– Срок хранения неограничен.
Радовски позволил Мосс подержать сердце женщины. Она осторожно взяла его в сомкнутые ладони, как будто держит птицу со сломанным крылом, а не мертвую мышечную ткань. Ее удивило, насколько сердце тяжелее, чем она ожидала. Чтобы добраться до него, Радовски пришлось прорезать скальпелем околосердечную сумку, и со стола из нержавейки на пол полилась жидкость.
– Положите вон туда, пожалуйста, нужно его взвесить.
Мосс сделала, как велел Радовски, положив сердце в емкость, чтобы стекла жидкость.
– Взгляните на это, – позвал ее Радовски через некоторое время, поднимая какой-то внутренний орган. – Здесь вы видите причину смерти. Печень. Посмотрите на темно-фиолетовый цвет и текстуру, как у давленого угля. Здоровая печень выглядит как кусок мяса из супермаркета – розоватая и гладкая. Это цирроз. Упилась до смерти.
