Стивену становилось все труднее подниматься и спускаться по винтовой лестнице, которая вела в их спальню на втором этаже на Литтл-Сент-Мэри-лейн. Друзья, приходившие в гости по вечерам, замечали, насколько усугубилась болезнь у Стивена, когда видели, как он пробирается через гостиную и по лестнице, когда пора ложиться спать. Кто-то из знакомых вспоминал, что с ужасом наблюдал, как у Хокинга уходит четверть часа на то, чтобы добраться до двери спальни. Он не разрешал помогать себе и злился, когда с ним вели себя по-особому, не так, как с нормальным здоровым человеком. Джейн и их друзья уважали его точку зрения, но иногда это не могло не вызвать досады. Решительность и целеустремленность Хокинга было легко перепутать с заносчивостью и вредностью. Писатель Джон Бослау отмечал, что «в жизни не видел такого сложного человека, как Хокинг».
[27] А Джейн вспоминает: «Кто-то называл это целеустремленностью, кто-то – упрямством. Сама я говорила и так, и этак. Наверное, это и держит его на плаву».
[28]
На кафедре прикладной математики и теоретической физики и в кембриджской академической среде у Хокинга начала складываться репутация «трудного гения», к тому же его считали преемником Эйнштейна, пусть и в самом начале пути. Тогдашние знакомые вспоминают, что он был приветлив и оптимистичен, однако природная резкость, усугубленная болезнью, зачастую отталкивала от него окружающих.
Хокинг никогда не стеснялся выражать свое мнение во время докладов известных и уважаемых физиков, признанных светил. Большинство молодых ученых на его месте довольствовались бы тем, чтобы молча впитывать мудрость великих, однако Хокинг задавал беспощадно-точные, а зачастую и неприятные вопросы. Впрочем, подобное поведение вовсе не обижало маститых ученых, напротив, вызывало заслуженное уважение и укрепляло позиции Стивена в глазах ученого мира. Правда, некоторых современников это все же отпугивало. Коллеги зачастую побаивались приглашать его в паб на кружечку пива.
Умение не придавать особого значения телесной немощи и сохранять бодрость и оптимизм – величайший талант Хокинга. Он попросту не дает болезни взять верх. А физика – прекрасный способ отвлечься. Хокинг до того увлечен изучением природы и происхождения космоса и «игрой во Вселенную», как он сам это называет, что не позволяет себе тратить силы и время на размышления о собственном здоровье. Как-то раз, когда его спросили, бывают ли у него периоды депрессии из-за такого состояния, он ответил: «Обычно нет. Я могу заниматься чем хочу, несмотря на болезнь, и это дает ощущение того, что цель достигнута».
[29] Невзирая на постепенное ухудшение речи и прогрессирующую атрофию мышц, для близких друзей он оставался прежним Стивеном Хокингом, которого они знали с первых дней в Кембридже, а тем, кто по-настоящему понимал его, доставалась и его душевная теплота.
И Джейн, и Стивен понимали, что медлить нельзя и сразу после свадьбы нужно заводить детей, и в 1967 году родился их первенец Роберт. Это снова стало переломным моментом в жизни Хокинга. Прошло всего четыре года, как у него нашли смертельную болезнь и сказали, что он проживет всего два года, а сейчас он стал восходящим светилом в мире науки, сохранил определенную независимость и подвижность исключительно благодаря силе воли и целеустремленности, а теперь еще и стал отцом вопреки всему. Как заметила Джейн: «Это явно придало Стивену стимул в жизни – ведь теперь он отвечал за крошечное беспомощное существо».
[30] У него наконец-то все было хорошо. Карьера шла в гору, каждая новая опубликованная статья преодолевала очередной барьер на пути нашего понимания Вселенной, и каждое открытие укрепляло его репутацию перспективного молодого ученого. А рождение сына сделало Стивена еще счастливее в браке.
Однако для Джейн все складывалось не так радужно. Она вынуждена была в одиночку растить ребенка, вести хозяйство и ухаживать за мужем – тяжелым инвалидом, который ничем не мог ей помочь. Знакомые вспоминали ее слова:
Когда я выходила за него замуж, то отдавала себе отчет, что у меня никакой карьеры не будет, что наша семья может позволить себе только одного ученого, и это будет Стивен. Но должна признаться, что в первые годы мне было трудно смириться с этой крайне досадной мыслью. Мне казалось, что на мою долю выпадает вся черная работа, а вся слава достается Стивену.
[31]
А как-то раз она сказала:
Могу представить себе, как обидно некоторым женам физиков, когда они не могут дождаться помощи от своих здоровых мужей. У меня нет никаких иллюзий на этот счет, поэтому меня это не огорчает.
[32]
Однако неизбежное напряжение прорвалось наружу лишь через много лет. Супруги решили выкупить свой дом на Литтл-Сент-Мэри-лейн. Хокинг наступил на горло собственной гордости и снова отправился к казначею, чтобы попросить у Киз-колледжа ипотеку. Администрация обследовала здание, решила, что это невыгодное вложение, и отказала. В очередной раз выяснилось, что статус научного сотрудника Кембриджского университета «в реальной жизни» мало чем помогает. Но супруги не сдались и обратились в жилищно-строительный кооператив, получили заем и оформили ипотеку. Родители Стивена дали денег на ремонт, и все та же компания друзей вызвалась помочь – на сей раз с покраской и поклейкой обоев. Дом был маленький, но Хокинги прожили там еще несколько лет, до середины 1970-х, когда разросшейся семье стало в нем тесно. А пока он служил им верой и правдой. После косметического ремонта он стал еще уютнее, чем раньше, когда Хокинги его снимали, а главное – теперь это был их собственный дом, тихая гавань, где можно было растить детей.
* * *
Хорошо быть молодым – особенно в 1960-е. То было время колоссальных, пусть и несбыточных надежд, эпоха пробуждения, наставшая через двадцать лет после окончания Второй мировой, когда все лишения были позади, время новых начинаний и оптимизма во всех сферах жизни. А во второй половине десятилетия на Западе произошла первая настоящая контркультурная революция, породившая новую музыку, новую литературу, новую живопись и скульптуру. Всего несколько лет назад прогремел судебный процесс по поводу цензурного запрета на публикацию «Любовника леди Чаттерлей» Д.-Г. Лоуренса, который снес, казалось бы, непреодолимую стену викторианской морали и элитизма, когда был задан незабываемый вопрос: «Неужели вы хотели бы, чтобы эту книгу прочла ваша жена или ваша прислуга?» Начались эксперименты с наркотиками – этим баловались и «Битлз», и «Роллинг Стоунз», и, похоже, половина британской и американской молодежи; юбки становились все короче, волосы – длиннее.
