Пока Хокинг и Пенроуз все это разрабатывали, стало известно об открытии сначала фонового излучения, а потом и пульсаров, и Вагонер, Фаулер и Хойл объяснили, как в ходе Большого Взрыва возник гелий. Ко времени публикации теорем Хокинга – Пенроуза Джон Уилер уже подарил астрономам термин «черная дыра», и об этом явлении писали в газетах. Так отвлеченные (пусть и изощренные) математические исследования к концу 1960-х стали основным вкладом в развитие одной из самых животрепещущих научных тем того времени.
Но это было всего лишь первое настоящее научное исследование Хокинга, прямо следовавшее из его диссертации, работа сугубо ремесленная, труд научного подмастерья. Чем же ему теперь заняться? И что это, собственно, значит – что Большой Взрыв положил начало времени? Впрочем, едва ли кто-то рассчитывал, что этот молодой исследователь успеет открыть что-то значительное. Физическое состояние Хокинга ухудшалось, и это, казалось, исключало возможность продолжительной исследовательской карьеры.
Глава 8
Годы открытий
К концу 1960-х Хокингу пришлось сделать очередную уступку своей болезни. После долгих уговоров Джейн и нескольких ближайших друзей он решил отказаться от костылей и пересесть в инвалидное кресло. Для тех, кто наблюдал его постепенное физическое угасание, это было важной вехой и печальным событием. Однако сам Хокинг не дал себя обескуражить. Конечно, инвалидное кресло было зримым признанием собственной немощи, но Стивен наотрез отказался вкладывать в это какой бы то ни было эмоциональный смысл и вообще об этом думать. Во всех остальных отношениях жизнь текла по-прежнему. К тому же Стивен не отрицал, что перемещаться стало легче. Не поддаваться симптомам бокового амиотрофического склероза помимо прямой физической необходимости – это неотъемлемая часть мировоззрения Хокинга. По словам Джейн, «Стивен не делает никаких уступок болезни, а я не делаю никаких уступок Стивену».
[35] Видимо, именно поэтому он прожил так много лет, несмотря на мрачные прогнозы врачей, и именно поэтому Джейн за все эти годы сохранила здравый рассудок.
Незадолго до того, в 1968 году, Хокинга пригласили на работу в Институт теоретической астрономии, расположенный в современном здании в предместьях Кембриджа. Первоначально институтом руководил Фред Хойл, однако в 1972 году он оставил свой пост после громкого скандала, за которым последовал полный разрыв отношений с кембриджской администрацией. На сей раз поводом для разногласий стало управление британской наукой в целом и кембриджской наукой в частности. После ухода Хойла институт слился с Кембриджскими обсерваториями и перешел под начало профессора Дональда Линден-Белла. При нем из названия института исчезло слово «теоретическая», и с тех пор он назывался просто «Институт астрономии». В том же году главным администратором института был назначен молодой радиоастроном Саймон Миттон. Впоследствии они с Хокингом тесно сотрудничали.
Хокинг работал в институте трижды в неделю по утрам. Слишком далеко было добираться туда с Литтл-Сент-Мэри-лейн на инвалидном кресле. Поэтому Хокинг приобрел синий трехколесный инвалидный автомобильчик, на котором приезжал в окрестности института по большим шоссе. Там Миттон встречал его на своей машине, помогал выбраться из автомобильчика и добраться до главного здания. У Хокинга был свой кабинет, и в ближайшие годы его репутация лишь укрепилась, так что многие выдающиеся астрономы и физики-теоретики стекались в институт пообщаться с ним.
Миттон называет Хокинга человеком-магнитом в мире физики. И аспиранты, и состоявшиеся ученые со всего мира стремились в Институт астрономии только потому, что там работал Хокинг.
Между тем наблюдательная астрономия Хокинга никогда не интересовала. Еще во время обучения в Оксфорде он съездил на летнюю стажировку в Королевскую Гринвичскую обсерваторию и помогал тогдашнему Королевскому астроному сэру Ричарду Вулли изучать компоненты двойных звезд. Однако, как говорят, поглядев в телескоп и не увидев там ничего примечательного, помимо двух-трех размытых точек на звездном поле, Хокинг в очередной раз укрепился в убеждении, что теоретическая физика значительно увлекательнее. За всю свою жизнь он смотрел в телескоп всего считанные разы. Все, что его интересовало в Институте астрономии, можно было изучать в уме, на компьютере или при помощи бумаги и ручки. Миттон вспоминает, что сотрудничать с Хокингом не всегда было просто: тот был раздражительным и вспыльчивым, а знаменитое хокинговское чувство юмора Миттону как-то не запомнилось. Трудным в общении считали его и секретари, а новые сотрудники зачастую приходили к Миттону со слезами на глазах и жаловались на непомерную нагрузку. Хокинг вечно требовал, чтобы все было сделано вчера. В такие минуты Миттон напоминал и себе, и своим секретарям, и подчиненным, что вздорный нрав Хокинга, возможно, тоже симптом болезни.
Не все были с этим согласны. Роджер Пенроуз не раз подчеркивал, что Хокинг перед лицом несчастья держится необычайно бодро, и ему никогда не изменяет чувство юмора. Конечно, он видел Хокинга и в дурном настроении, когда тот был ворчлив и придирчив, но считает, что у многих больных боковым амиотрофическим склерозом имеется какой-то механизм компенсации, служащий антидепрессантом. Пожалуй, вернее было бы сказать, что поведение Хокинга объясняется скорее его складом характера, чем проявлениями болезни. Как и все мы, он иногда сердится на близких и не может сдержаться, к тому же нетерпим к глупости. Поскольку сам он работает очень напряженно и крайне требователен к себе, то ждет той же энергии и целеустремленности от окружающих. Возможно, с секретарями из Института астрономии он просто не нашел общего языка.
Однако институтское руководство, похоже, ценило его выше, чем родной колледж. Начальство всеми силами старалось помочь ему в работе и компенсировать физическую немощь. В кабинете установили телефон-автомат, позволявший звонить на разные номера нажатием одной кнопки. Но это было задолго до цифровых технологий, так что это устройство было больше похоже на шкатулку с секретом, из которой к распределительной коробке в углу тянулся целый жгут из проводов. Инженеры с почты трудились над его установкой и отладкой больше недели.
В Кембридже о Хокинге и его работе ходило много разговоров даже до того, как он начал сотрудничать с Институтом теоретической астрономии. У него сложилась определенная репутация. Аспиранты говорили о Стивене Хокинге с глубоким уважением задолго до того, как он оставил значительный след в космологии. А то, что у него так рано появились ученики, знаменует зарождение культовой фигуры – именно так и относились ко всему, что говорил и делал Хокинг, на протяжении его научной карьеры. Уже в начале 1970-х было видно, что образ гения-инвалида, который так полюбили журналисты, укоренился в сознании многих из тех, кто находился на периферии жизни и работы Хокинга. Казалось бы, когда карьера ученого пошла в гору и каждое достижение Хокинга приближало его к статусу нового Эйнштейна, этот образ должен был померкнуть и утратить значение, но на самом деле слава чистого ума, заключенного в немощном теле, только росла. Миттон вспоминал, что, когда они с Хокингом познакомились в 1972 году, речь у него была уже сильно нарушена. Нужно было напряженно вслушиваться, чтобы его понять. Миттон поймал себя на том, что ему надо не только слушать Хокинга, но и пристально смотреть ему в лицо, но и тогда приходилось нелегко. Оказалось, что проще всего общаться, если задавать вопросы, требовавшие ответа «да» или «нет». Поэтому Миттон обнаружил, что нужно не спрашивать «Когда пойдем обедать, Стивен?», а говорить: «Сегодня обедаем в половине первого, хорошо?» Фишер Дилке, сценарист и режиссер одного из первых документальных телефильмов о Хокинге, с ним не согласен. Он утверждает, что Хокинг терпеть не может подобных вопросов, потому что это признак, что собеседник относится к нему как-то особенно. Это вынуждает его ограничиваться словами «да» и «нет», а он, естественно, предпочитает участвовать в нормальной беседе.
