– Вы часто виделись с братом?
– Наверное, раз в месяц. Ой, нет, пожалуй, в последнее время намного реже. И, когда видела его, мне казалось, что он выглядит хуже, чем обычно, и еще он жаловался на усталость и головные боли…
Люси словно наяву увидела эту губку – его мозг. Господи, кто бы мог хорошо себя чувствовать в таком состоянии?
– Феликс жил с вашими родителями?
– Дом… этот дом принадлежал отцу. Наш отец был бизнесменом и часто уезжал из Франции. В этот раз он только что вернулся из Китая, где прожил почти год.
– А ваша мама?
Корали бессознательным жестом прикоснулась к своему животу, погладила его. Живот, Христос… Христос, живот… Люси понимала, что Бог и будущий ребенок помогут молодой женщине выдержать испытание. Пауза оказалась долгой, Корали беспомощно посмотрела в сторону деда, и тот, несмотря на увещевания комиссара, все-таки вмешался:
– Ее мама, моя дочь, умерла в родах.
– Ваша дочь умерла, когда родился Феликс, верно?
Седоусый, поджав губы, кивнул. Люси многозначительно взглянула на комиссара и проговорила четко и внушительно:
– Нам крайне важно, чтобы вы рассказали как можно подробнее все, что вам известно об этих родах.
– Почему? – сухо отозвался седоусый. – Какая тут связь? Моя дочь умерла двадцать два года назад, и…
– Очень вас прошу. Мы не имеем права пренебречь ни единым следом. Поступки вашего внука могли зависеть от обстоятельств его рождения.
– Что вы хотите от меня услышать, не понимаю? Рассказывать нечего. И потом, это такое личное… Неужели вы не понимаете, в каком мы сейчас все состоянии, не понимаете, что нам пришлось пережить? – Он протянул руку внучке. – Ладно, Корали, пойдем.
Корали не пошевелилась. Все в ее голове настолько смешалось, что она плохо понимала, что к чему.
– Отец очень сильно любил маму… – прошептала она наконец. – Он очень сильно и глубоко ее любил.
Люси обернулась к молодой женщине:
– Я слушаю вас, слушаю!
– Ему хотелось, чтобы мама жила в нашей памяти, в нашем сознании. Ему хотелось, чтобы мы понимали, почему мама умерла… Он рассказывал нам: врачи считали, что у мамы была тяжелая преэклампсия, которая привела к обширному внутреннему кровотечению. И кровь не удалось остановить… Мама истекала кровью в родовой палате, а врачи ничего не могли сделать…
Люси с трудом проглотила слюну: точно так же умерла и Аманда Потье!
– Вам говорит что-нибудь имя Стефан Тернэ?
– Нет.
– Вы уверены? Он был акушером-гинекологом.
– Совершенно уверена. Никогда о таком не слышала.
– А вы? – спросила Люси у седоусого, но тот покачал головой, и она вернулась к разговору с молодой женщиной: – Где рожала ваша мама?
– В какой-то сиднейской больнице.
– В Сиднее? Вы имеете в виду – в Австралии?
– Да. Мы с братом оба там родились. Отец три года работал в Австралии, и мама поехала с ним. После трагедии папа вернулся во Францию и поселился в принадлежавшем его семье доме, в Фонтенбло.
Люси нервно провела по губам рукой.
– А ваш папа ничего не говорил об осложнениях во время маминой беременности, о том, что было до родов? Наблюдал ли ее врач постоянно?
Будущая мать покачала головой:
– Нет, отец, наоборот, рассказывал, что мама никогда в жизни не приняла ни одной таблетки. Она была абсолютно здоровой женщиной, папа и сам мог бы вам это подтвердить. Мама вообще была против каких бы то ни было лекарств, против всего, что делается искусственно, – против синтетики любого вида, против манипуляций людьми, которыми занимается наука. Ей хотелось рожать самым естественным образом, в воде, и она отказывалась от врачебного наблюдения. Это был ее выбор. И во время первой, и во время второй беременности она не хотела заранее знать, кто у нее родится. Ее совершенно не интересовали научные достижения. Ни в какой из наук. Она считала, что зачатие – чудо и рождение ребенка – чудо, она знала, что все будет хорошо, потому что была глубоко верующим человеком и надеялась на Бога.
Глаза Корали медленно наполнялись влагой. Люси не знала, о чем еще спросить, любые теоретические построения представлялись ей теперь замками на песке. Если Тернэ когда-нибудь и приближался к Феликсу Ламберу, то только после рождения – может быть, брал кровь, осматривал, да мало ли что… Но до рождения – нет.
Корали почувствовала, как в животе шевельнулся малыш, и, вздрогнув, попыталась встать. Дедушка подбежал к ней:
– Ты видишь сама, девочка, что тебе надо отдохнуть. Пойдем, пойдем!
– Простите, еще один вопрос, последний, – вмешался Шарко. – Нет ли у кого-нибудь из членов вашей семьи америндских корней? Может быть, кто-то был родом из Венесуэлы, Бразилии, Амазонии?
Дедушка просто-таки испепелил комиссара взглядом:
– Мы что, по-вашему, похожи на индейцев? Мы коренные французы, французы из поколения в поколение, чистокровные. И гарантирую вам, что вы еще обо мне услышите!
Люси быстро нацарапала номер своего мобильного на карточке и ухитрилась засунуть ее в карман седоусому:
– Спасибо, мы только этого и ждем!
Дедушка и внучка молча скрылись в квартире, и дверь за ними медленно закрылась.
– Люди рождаются и умирают, а Бог, похоже, не имеет к этому никакого отношения, – печально сказала Люси. – Или у него, у Бога, рот заклеен скотчем, а руки связаны за спиной.
Шарко предпочел промолчать, тем более что в кармане у него завибрировал мобильник.
– Тернэ не готовил мать Феликса Ламбера к родам и не принимал их, как было с Царно. Это чудовище сотворил не он.
– Ну да, чудовище, очевидно, сотворилось само по себе. А Тернэ, возможно, довольствовался тем, что обнаружил его и занес в свой список. – Шарко показал Люси светящийся экранчик телефона. – Смотри, звонит Клементина Жаспар.
Он отошел по коридору чуть дальше, поговорил и несколько минут спустя вернулся к Люси. На ее вопросительный взгляд пояснил:
– Да. Ее приятель-антрополог нашелся.
Люси закрыла глаза и вздохнула с облегчением, а он продолжил:
– И не только нашелся, но и ждет нас в Вемаре: это в шести километрах от аэропорта Шарля де Голля, население – две с хвостиком тысячи человек. Он назначил нам свидание около одиннадцати. Поехали.
45
Когда бывшие полицейские подъехали к расположенному чуть в стороне от городка, рядом с элеватором для зерна, дому, лило как из ведра. Дом под серым, затянутым пухлыми тучами небом казался на фоне зеленых и желтых – до самого горизонта – полей раненым, ослабевшим зверем. Стены облупились так, что краска висела лохмотьями, некоторые стекла были разбиты, вместо садика за оградой была невозделанная земля.
