Да уж, неожиданное заявление, особенно от такого человека.
Видно, прочитав эту мысль в моих глазах, князь улыбнулся:
– Да, Шуйские – один из самых старых родов империи. Мои предки верой и правдой служили еще Ивану Грозному. Но даже нас с детства учили постоянно думать, о чем говоришь. Каждое неосторожное слово может сильно испортить жизнь. Так и рождается страх даже в сильных мира сего. – Некоторое время князь смотрел вдаль, затем вздохнул и продолжил: – Я ведь очень горевал, когда меня сослали на службу в Сибирь. А затем понял, что это была милость божья, а не испытание. Мне здесь просто некого боятся. Даже отправь кто кляузу в императорскую канцелярию – там только разведут руками. Ведь куда меня дальше пошлешь? Послом в Нихон? Так то будет умалением чести княжеской, старые роды́ не поймут. Так что только в Сибири я и вздохнул свободно. Но вот явилась эта пигалица, и опять в душе шевельнулось что-то забытое и мерзкое. Тебе не понять, ты действуешь и говоришь без страха. Может, потому что по юношеской глупости не ведаешь о возможных последствиях. Думаешь, я не вижу, что и кланяешься ты, и тянешься словно лицедействуя. Нет в тебе страха.
Князь опять погрустнел, и, если честно, мне стало его жалко, так что я позволил себе легкую лесть:
– Ну, перед вами я и тянусь, и кланяюсь вполне искренне.
– Вот за это и ценю тебя. Поэтому и защищаю. Ладно, что-то размяк я. Старею, наверное.
Князь приосанился и, заложив руки за спину, пошел к двери в кают-компанию. Как только он приблизился, дверь тут же открыл один из адъютантов. Наверняка подслушивал, шельмец, но помощники у князя вышколены и буквально ели с руки хозяина, так что опасаться их не стоило.
Странно, конечно, что он так раскрылся перед малознакомым, по сути, видоком в невысоких чинах. А может, именно в этом и дело? С кем ему еще поговорить? С вечно трясущимися подчиненными или с больше похожими на роботов адъютантами? Вероятно, мое новгородское происхождение отводило меня куда-то в сторону от этой пирамиды страха.
В чем-то Шуйский одновременно был прав и не прав. Я действительно паясничал, когда изображал из себя подобострастного служаку. Но это не от отсутствия страха, а потому что по-другому не умею. Да и грусть князя мне понятна. В моем мире до революции все было точно так же – каждый боялся проронить неосторожное слово. После революции этот страх не исчез, хуже того: он стал паническим, потому что тут уже не немилостью царской или каторгой пахло, а пулей в затылок. Когда Союз расползся, как гнилая дерюга, появился выбор. Можно было уже не бояться, но почему-то большинству удобнее в своем страхе. Зато тех, кто разучился страшиться начальственной немилости или дубинки надсмотрщика, согнуть уже нельзя – сломать можно, но не согнуть.
Так, что-то меня пробило на философию – видно, заразился меланхолией от князя. Интересно, какая она, эта великая княжна Дарья Петровна, которая так разбередила старику душу?
От размышлений меня отвлек шум, напоминавший громкое гудение шмеля. Можно предположить, что это заработали пропеллеры дирижабля. И верно, город подо мной поплыл куда-то назад. В общем, мы полетели.
Ветер на открытой площадке усилился, так что мне пришлось придержать фуражку, чтобы она не осталась в Топинске. За непотребный вид князь всыплет по первое число, несмотря на всю симпатию ко мне и мое эксклюзивное новгородское происхождение.
Кстати, после всех этих бесед посетить Новгород мне захотелось еще больше, но, если честно, потом все же вернусь в Топинск. Нравится мне здесь. Склонив голову над перилами, я глянул вниз на уплывающий город.
Смотреть на сибирские просторы под брюхом дирижабля было очень интересно, но холод уже забрался под легкую шинель, так что пора в тепло.
Особо порадовало, что в кают-компании уже накрыли поздний обед. К генерал-губернатору присоседились два офицера в форме, которая была похожа на морскую, только светло-синего цвета. За спиной генерала застыли адъютанты, а офицеров обслуживали два матроса. Кок в поварском колпаке разливал из изящной фарфоровой кастрюльки какое-то жидкое блюдо.
Если честно, я растерялся. Непонятно, можно ли мне присоединиться к сей компании. Оба офицера были выше меня по званию – один лейтенант, а второй капитан второго ранга. Но, развеяв все сомнения, князь пригласил меня за стол.
Офицеры вели себя настороженно. Оно и понятно – по табели о рангах империи я скакал как блоха. По особому рескрипту императора поступающие на службу империи ученики Новгородской энергетической академии, а также школы видоков выпускаются сразу в чине коллежских секретарей. Плюс к этому практически в обход закона – раньше трех лет службы – за поимку маньяка я получил от князя титулярного советника. Во флоте для подобного скачка нужно отслужить минимум десять лет, а максимум двадцать. К тому же даже армейцы недолюбливали полицейских, а флотские и подавно. Спеси у последних было выше крыши. Осталось понять, к кому ближе летуны – к армейцам или мореманам.
За обедом выяснилось, что офицеры – господа адекватные, только не очень охотно отвечали на вопросы по устройству дирижабля. Да и то больше из-за усталости от многократных повторений, а не по причине секретности сведений или вредности характера. В конце концов, капитан-лейтенант посоветовал мне книгу, которая находилась в одном из шкафов кают-компании. Изучением ее я и занимался почти все время пути до Омска.
Глава 3
Похоже, книгу составлял именно тот, кого утомили расспросы дилетантов, или просто профессионал своего дела по просьбе подобных бедолаг. На страницах пухлого, но компактного томика была изложена вся история воздухоплавания империи. Начали они, как и в моем мире, с водорода, но трагедия, постигшая цепеллин «Гинденбург», здесь случилась намного раньше. Отрасль едва не умерла, но в Новгородской академии был создан артефакт, способный выделять гелий из природного и нефтяного газов. Так дирижаблестроение получило новый толчок, причем настолько сильный, что вполне могли пострадать самолеты. О них я пока ничего не слышал.
Двигались воздушные гиганты с помощью винтов на паровой тяге. Котлы, так же как в паровозах и паромобилях, работали на термальном реагенте, что сильно увеличивало полезную нагрузку корабля.
Кроме основной книги, на полке я нашел и брошюрку, где были описаны все дирижабли, построенные на данный момент. Наш назывался «Стремительный» и был приписан к министерству иностранных дел. Из-за спешки и волнения подробно рассмотреть воздушное судно мне удалось только на иллюстрации. Сейчас я находился в кают-компании прямо над боевой рубкой, которая выдвигалась перед корпусом как нос у дельфина. Верх этого застекленного «носа» я видел, когда наклонялся над перилами смотровой площадки. Вооружен «Стремительный» двумя тридцатисемимиллиметровыми пушками, размещенными на носу и корме гондолы, а также пятью пулеметами, два из которых находились в гнездах прямо на куполе оболочки.
Увы, полазить по служебным помещениям гондолы мне не разрешили, так что пришлось довольствоваться видами со смотровой площадки, изучением справочника и беседами с князем. Чем ближе мы подлетали к Омску, тем отстраненнее становился генерал-губернатор. Я делал вид, что так и нужно, да и вообще не особо радовался минутной слабости старика. Как бы впоследствии мне не пришлось пожалеть о ней.
