Теперь Оруэлла интересовала власть в чистом виде. Он бросил «адвокатствовать» тем или иным «социальным системам». Он, считайте, согласился с тезисом уже упомянутого Хайека, что социализм, «установив контроль над всеми сторонами жизни, неизменно передает власть внутреннему кругу бюрократии, члены которого практически всегда оказываются людьми, желающими власти для личных нужд, и они ни перед чем не остановятся, чтобы ее удержать…». Теперь и социализм, и капитализм перестали быть для Оруэлла, как верно подметит в 1984 году британский критик А.Казин, экономической проблемой – они стали прежде всего проблемой моральной. Кстати, как и для идеалистов и утопических реформаторов ХIХ века. Написав еще недавно, что «движение создает лидеров, а не лидеры – движение», Оруэлл предметно занялся теперь как раз этим – лидерами. Тем, как они возникают и как – неизменно – перерождаются.
* * *
Комментарий: Война идей и людей
«Камень – твердый, вода – мокрая…» – это человечество знало уже миллионы лет. И тысячи лет лелеяло, баюкало и даже сражалось за свободу и братство, за совершенство как человека, так и общества. Все утопии мира, начиная с великого Томаса Мора, основывались на этих идеалах и писались ради них. Что будет завтра – но и как будет. Разве не это интересовало человека?
«Утопия – литературный жанр, утопия – философская идея, утопия – проект лучшего будущего, – писала В.Чаликова в статье «Идеологии не нужны фантазеры», – …сколь далеко мы ни углубимся в историю, не отыщется времени, когда бы в мире не было власти утопического идеала над умами людей…» Но боже ж ты мой, как же рождались, как шлифовались мыслью и временем эти идеалы, выдвигаемые и «по необходимости» (исходя из окружающей жизни), и «по произволу» (из игры воображения авторов)!
Что бы вы сказали, например, если бы вас во имя «совершенствования общества», человека, скажем, от рождения высокого, насильно женили бы на женщине низенькой? А толстого – на тощей? Или умного – на глупой? Разве это не улучшит «породу» людей? Но именно так видел «прекрасное далёко» великий еретик, навигатор мечты и социальный конструктор Томмазо Кампанелла, в миру – итальянский монах-доминиканец, но и поэт, и философ, и даже революционер. Сев в тюрьму на долгих двадцать семь лет в 1599 году, он и написал одну из первых утопий – «Город Солнца», в которой описал встреченное им необычное общество, где не было частной собственности, где обязательный рабочий день длился не более четырех часов, где не было семьи, дети «обобществлялись», а науки и просвещение поощрялись немерено. Вот он-то и предлагал «спаривать» тощих с толстыми, а умных – с глупыми… Но если бы эти «мечтания» осуществились, мы бы имели тоталитарное государство едва ли не страшнее фашизма ХХ века. Именно этот «перевертыш» с идеалами утопии и случился в ХХ веке, и ныне мало кто сомневается, что фашистский застенок и сталинский ад – это и есть реализованные утопии. Иньяцио Силоне, один из исследователей тоталитаризма, метафорично написал как-то, что, входя в концлагерь, видя ровные, по линеечке, бараки, рациональность и продуманность всего устройства узилища, любой не мог не узнать в нем реализованный утопический проект – то, о чем «мечтали кампанеллы всех времен и народов». А Карл Поппер, касаясь понятия «идеал» в ХХ веке, сказал круче: «Путь к идеалу всегда ведет через колючую проволоку»…
Утопия, эта странная, задиристая, философская литература – да и литература ли? – родилась как жанр лет за сто до Кампанеллы. Именно этим словом «утопия» в 1516 году назвал свою книгу Томас Мор. Разумеется, человечество мечтало и выражало свои мечтания о справедливом устройстве общества за тысячу лет до него (вспомним того же Платона), но сам термин возник впервые у Мора. И Мор, и Кампанелла, как помним, считаются ныне родоначальниками социализма – «утопического социализма». И если Кампанелла за свои убеждения угодил в тюрьму, то Томас Мор, канцлер Англии и друг самого Эразма Роттердамского, отказавшись дать присягу королю, был в конце концов обвинен в госизмене и публично казнен. Так что мечта о справедливом обществе – легонькая такая «игра воображения»! – уже тогда утопала в крови. И ведь лишь в 1935 году, во времена Оруэлла, Томас Мор был и прощен, и канонизирован церковью.
К чему, спросите, я пишу все эти достаточно известные вещи? Да к тому, что, не разобравшись в том, что такое «утопия» и «утопический идеал», как они менялись с годами и «перерождались», не понять и того, что как бы отрицало их, – «антиутопию». Оруэлл, замечу заранее, в эти исторические «аналогии» особо не вникал, но в схватке идей и идеалов своего века, которая реально превращалась в войны «огнестрельные», участие, как мы знаем уже, принимал. И – самое активное.
Когда-то, в 1985 году, мне выпал шанс защищать кандидатскую об утопиях и антиутопиях, о книгах Е.Замятина, О.Хаксли и Дж.Оруэлла. Тогда упоминать эти имена, а уж тем более писать о них в мало-мальски положительном смысле было почти невозможно, но первые шаги в этом направлении делались, ибо уже появились на свет и идеология «новых левых», и теория конвергенции, и «социальное партнерство», и идеи «классовой гармонии» и «плюралистической демократии». Всё это было относительно ново и требовало какого-то переосмысления старых и вечных понятий, в том числе «полагания идеала» и, как развития его, «утопии» – этого, по выражению А.Ф.Лосева, самого «туманного, сбивчивого и противоречивого понятия». А кроме того, «новое время» не только не упразднило в художественной литературе этот архаичный, казалось бы, жанр, но напротив, в минувшем ХХ веке он вдруг обрел необычайную популярность. К «утопии» в том или ином виде только в минувшем столетии «приложили руку» А.Франс, С.Льюис, А.Дёблин, Г.Уэллс, Ж.Жироду, О.Хаксли, К.Чапек, Р.Брэдбери, Э.Бёрджесс, М.Фриш, А.Моравиа, Д.Лессинг, К.Воннегут. И наши: Е.Замятин, А.Платонов, М.Булгаков, даже Л.Леонов с его «Пирамидой». Всех их, в том числе и Оруэлла, справедливо относили и к утопистам с приставкой «анти», поскольку они, как те же Мор и Кампанелла, «присваивали» своим произведениям такие черты, как способность к прогнозированию, предвидению, предупреждению, к острой социальной критике и даже к утверждению «положительного идеала» через явное отрицание его. Я уж не говорю о том, что именно в этом жанре – в утопии и антиутопии, – пожалуй, как нигде в литературе, «объективный вывод» той или иной книги не просто не согласовывался, но бывал порой диаметрально противоположен «субъективному» замыслу художника. Другими словами, авторы хотели «разрушить» всё, что видели вокруг, а на деле невольно внушали читателю, перевернувшему последнюю страницу таких романов, вполне ощутимую надежду. И напротив, современные нам «коммунистические утописты» ныне читаются едва ли не со стыдом за авторов. Такие вот «фортели» выкидывал этот «туманный и противоречивый» жанр.
История утопий – это, если коротко, и есть история человеческих идеалов: желаемых, претворяемых в жизнь или даже несбывшихся. Идеалов, отброшенных человечеством или трансформировавшихся со временем чуть ли не в свою противоположность.
Вообще «утопии, – заметил когда-то Ламартин, – часто не что иное, как преждевременные истины». И ведь – да, любая преждевременно высказанная истина по прошествии лет развивается или деформируется и, оказавшись приложимой к жизни, становится зачастую мало похожей, а иногда и совсем не похожей на высказанную когда-то идею-предшественницу. Именно поэтому в истории утопий и антиутопий идет вечный необъявленный спор, скрытая «война» авторов с предшественниками (с «Утопией» Т.Мора «спорил», образно говоря, своим романом Т.Кампанелла, с ним, в свою очередь, «спорил» Ф.Бэкон и т.д.). Это «линейное противостояние» писателей – научный факт. Скажу больше: спор шел не только от писателя к писателю, но порой от одной утопии одного и того же автора – к другой (скажем, после «Города Солнца», прогрессивной утопии своего времени, Т.Кампанелла неожиданно написал роман «Испанская монархия», в котором не только не выступал уже против церкви, а напротив, изображал «всемирное государство», покоящееся на военном могуществе Испании под верховной властью папы). Точно так же незримая, но яростная «полемика» шла между романами уже нового времени. Скажем, утопия У.Морриса «Вести ниоткуда» (1893) опровергала, по сути, книгу Э.Беллами «Через сто лет» (1883), неоднократно упоминаемый нами Г.Уэллс, в свою очередь, уже сознательно «оппонировал» некоторыми своими романами «Вестям ниоткуда» У.Морриса (а про самого автора раздраженно говорил, кстати, что он «реакционен, как епископ»), а Олдос Хаксли – если продолжить сравнение – признавался в 1930-х годах, что задумывал свой роман «О дивный новый мир» как «пародию на научную фантастику» как раз Герберта Уэллса. Война идей, что тут скажешь, – вечная война идей в мире… Но, как особо подчеркивают почти все исследователи, наиболее стремительно и рождаются, и, если можно так сказать, «созревают» те или иные идеалы и «истины» в периоды радикальных социальных, политических и научных сдвигов, в эпохи революций и катастроф. Утопическое сознание и расцветает в периоды «распада традиционных общественных связей, зыбкости социального бытия, туманности исторических перпектив, то есть, – поясняют исследователи, – в периоды безвременья». Другими словами, в эпохи, когда становится страшно жить. Именно тогда тонко чувствующие «индивиды» – писатели – берут в руки перо, чтобы либо «подтолкнуть» историю в нужном им направлении, либо обратить ее вспять. При этом, как заметила В.Чаликова в работе «Эволюция современной буржуазной утопии», «существуя как визионерство и ностальгия, пророчество и заклятие, уход от мира и стремление преобразовать его, утопия в той же мере тщетно стремится быть социальной терапией, в какой – независимо от своих устремлений – всегда бывает социальной диагностикой».
