«Он был мещанином особого рода, – писала Маккарти, – который любил красоту, цветы, птиц, природу; этот скряга любил даже поэзию…» Но реально был поклонником Шерлока Холмса, любителем загадок и головоломок, и ему… «было все равно, что думают о нем люди, хотя он и не считал это добродетелью». Джулиан Барнс, еще один публицист, напишет позже о противоречиях писателя: «Он не доверял “слишком умным” – типичное английское подозрение… уничтожающе отзывался о социальной элите, находя правящий класс попросту “глупым”, и с симпатией и страстью защищал рабочий класс, считая его мудрее интеллектуалов… Наконец, он был “нетеоретичен” и опасался “общих выводов”, которые не выводились из конкретного опыта, был моралистом и даже пуританином, а также тем, кто, несмотря на популизм и симпатии к рабочим, брезговал грязью, окарикатуривал почти до антисемитизма евреев и постоянно подчеркивал гомофилию левых, оскорбительно называя их “анютиными глазками”». А еще – всегда воевал с утверждением, что факты могут быть «относительными, гибкими или особо поданными». Он «научил нас, что даже если стопроцентная правда является недоступной, то имеется хотя бы 67 процентов ее, и они всегда будут лучше, чем 66…».
Ричард Рис согласится: у Оруэлла было меньше дарования, чем, например, у Лоуренса, меньший интеллектуальный блеск, чем у Хаксли и Мерри. Но преимуществами его были знание жизни, реалистичность и здравый подход. «И какое бы решение Оруэлл ни принимал – бунтовать, бороться или изучать бедность, – он шел до конца». Даже суровая Маккарти, заканчивая свою работу о нем, все-таки, противореча себе, подчеркнет, что если его уже тогда называли «ледяной совестью поколения» (В.С.Притчетт), то главным образом из-за того, что он и в книгах, и в жизни отождествлял себя с бедными. И заметит: «Никто не мог упрекнуть его в том, что он мог “продаться” за деньги, или за почести, или из-за женщин…»
Вот это, пожалуй, и запишем в актив: не продавался! А именно почести и деньги обрушились на него с явлением «Скотного двора». New Yorker в Америке сравнил его уже не только со Свифтом – с Вольтером своей эпохи. Его звали выступать на собраниях, «красоваться» на разных мероприятиях, ему почти надоело подписывать контракты на иностранные издания сказки, да и надписывать книжки друзьям. «У меня больше не осталось ни одного экземпляра, – жаловался он литагенту. – Даже мой собственный куда-то подевался…» А Ивлин Во всего лишь через две недели после выхода книги не без удивления написал ему: «Это одна из тех книг, которую мне очень хотелось купить и которая, где бы я ее ни спрашивал, конечно же, всюду распродана…»
До курьезов дойдет дело: когда после смерти Оруэлла на престол вступит нынешняя королева Англии Елизавета II, то для нее лично не найдется ни одного экземпляра сказки. Факт этот приводит в своей книге Б.Крик: «Когда в ноябре королева Елизавета послала своего литературного советника Осберта Ситуэлла за экземпляром “Скотного двора” в Secker and Warburg, тот обнаружил, что всё раскуплено, и вынужден был приехать на лошади, в карете, при всем параде, в анархистскую книжную лавку, где Джордж Вудкок самолично выдал ему один экземпляр…»
Но Оруэлла, повторяю, и на пике успеха всё еще волновали вопросы: кто он? Настоящий писатель или политический публицист? Насколько вообще художник может и должен быть искренним в своих книгах? Наконец, как связаны человеческие качества художника и его таланты? Можно ли быть «плохим человеком» и писать неувядаемые произведения? Именно об этом размышлял он, когда прочел вышедшую в Америке книгу «Тайная жизнь Сальвадора Дали». Что позволено художнику, и насколько таланты связаны с личными качествами человека? Ужас, некрофилия, извращения, садизм – это тоже искусство? – спрашивал себя в заметках о Сальвадоре Дали.
Вопрос из будущего: Вы пишете: от книги Дали «дурно пахнет». От книги?!
Ответ из прошлого: Если бы книга могла издавать зловоние, то уж со страниц этой книги понесло бы просто вонью…
В.: Но уже в следующей строке вы пишете, что он «рисовальщик исключительного дарования»?
О.: …И большой труженик. Да, эксгибиционист и карьерист, но не обманщик. Он в пятьдесят лет талантливее большинства людей, порицающих его мораль… И две эти группы фактов, взятые вместе, порождают вопрос, который… редко обсуждается всерьез… Дело в том, что мы сталкиваемся здесь с прямой, неприкрытой атакой на благоразумие и благопристойность, более того – на саму жизнь… Дали… так же антисоциален, как и блоха. Понятно, что такие люди нежелательны, а общество, в котором они могут процветать, имеет какие-то изъяны… Если показать эту книгу и ее иллюстрации лорду Элтону… то легко представить, какой реакции дождешься…
В.: Кто ныне знает лорда Элтона? Речь – о «понимающих», об эстетически грамотном зрителе…
О.: И он среагирует… не многим лучше… Непристойность – очень сложная тема для честного обсуждения… Блестящий рисовальщик… но грязный мелкий негодяй… Защитники Дали требуют для себя чего-то вроде привилегии духовных пастырей
[76]. Стоит произнести волшебное слово «искусство» – и всё в порядке. Гниющие трупы – нормально, пинать головку маленькой девочки – нормально… Коль скоро вы умеете писать маслом… всё вам будет прощено…
В.: Но вы? Как вы относитесь к подобному? Ведь проблема универсальна?
О.: В век, подобный нашему, когда художник – во всем человек исключительный, ему должна отпускаться определенная толика безответственности, как и беременной женщине. И всё же… никому в голову не приходило даровать беременной женщине разрешение на убийство… Вернись завтра Шекспир и обнаружься, что его любимое развлечение в свободное время – насиловать маленьких девочек… мы не должны говорить ему, чтобы он продолжал в том же духе только потому, что он способен написать еще одного «Короля Лира»… Возбуждение некрофильских грез может нанести едва ли не столько же вреда, как и очищение чужих карманов на скачках. Нужна способность держать в голове одновременно оба факта: и тот, что Дали – хороший рисовальщик, и тот, что он – отвратительный человек… От стены мы прежде всего требуем, чтобы она стояла. Коли стоит – хорошая стена… Но даже лучшую в мире стену следует снести, если она опоясывает концентрационный лагерь. И точно так же мы должны иметь возможность сказать: «Это хорошая книга… но ее следует отдать на публичное сожжение палачу»…
В.: Приехали! Вы ли это?.. Поклонник запрещенных Миллера, «Леди Чаттерлей» Лоуренса?
О.: Дело… не в том, что автобиографию Дали или его полотна следовало бы запретить… политика запретов сомнительна в отношении чего бы то ни было; фантазии Дали, возможно, проливают полезный свет на разложение капиталистической цивилизации. Зато он явно нуждается… в диагнозе…
В.: Но вы дали его: «негодяй», «эксгибиционист», антисоциальная «блоха»?
О.: Вопрос не столько в том, что он такое, как в том, почему он таков… Он – симптом мировой болезни. Мало толку охаивать его как грубияна… важно понять, почему он выставляет напоказ именно… непотребство…
