«Шлюхе девушкой не стать», – горько усмехнулся Оруэлл в очередной колонке в Tribune, где вновь обвинял коллег-интеллектуаллов, «бессильных людей» (по названию тогдашней статьи Ч.Миллса
[77]), в самоцензуре, склонности к тоталитаризму и «раболепстве» перед Россией. «Прежде всего помните: за нечестность и трусость всегда приходится расплачиваться. Не воображайте, что можно годами лизать сапоги, пропагандируя советский или какой-нибудь иной режим, а потом вдруг вернуться к умственной порядочности. Шлюхе девушкой не стать. Во-вторых, – продолжал, – более общее соображение. Сегодня в мире нет ничего важнее англо-русской дружбы и сотрудничества, а этого никак не достичь без настоящей прямоты». Не против, как видим, России («в мире нет ничего важнее англо-русской дружбы»), а за Россию и отход ее от бесчеловечного сталинизма… Хотя кому было дело до таких «тонкостей»? И когда начались «сложности» в отношениях бывших союзников, он, а не Черчилль, первым, еще 19 октября 1945 года, назвал это холодной войной – авторство зафиксировано Оксфордским словарем английского языка. Назвал в той же Tribune в заметке «Ты и атомная бомба», написанной через два месяца после Хиросимы и Нагасаки. «Мы движемся не к всеобщему развалу, – предупредил в ней, – а к эпохе такой устрашающей стабильности, которая была характерна для древних рабовладельческих империй. Теория Джеймса Бёрнхема много обсуждалась, но мало кто осознал ее идеологический подтекст: частично это форма мировоззрения, но частично – вера и представление о социальном устройстве… которое никак невозможно завоевать и которое находится в состоянии постоянной холодной войны со своими соседями». Думал Оруэлл, думал уже о последнем своем романе.
Вопрос из будущего: Вы пишете, что с появлением атомной бомбы у человечества появилась кошмарная перспектива «возникновения двух или трех чудовищных сверхдержав», которые поделят мир между собой…
Ответ из прошлого: Мы однажды сказали себе, что самолет «отменит границы», но на деле как раз благодаря самолетам, этому серьезному оружию, границы стали непроходимыми. Радио, как ожидалось, должно было содействовать международному взаимопониманию, а на деле оказалось средством изоляции. Атомная бомба может завершить этот процесс, отобрав за счет ограбления эксплуатируемых классов и народов их возможность к восстанию, а с другой стороны – установить между обладателями бомбы военный паритет… Это наиболее вероятное развитие событий…
Вот с этим ужасом в башке, с прозорливыми предположениями и идеями нового романа, с реальной помощью лейбористам в выборной кампании, развернувшейся в стране, с неотступными мыслями, чтó еще можно сделать для арестованных «защитников свободы», с беготней по редакциям и комитетам, с грустью об окончании срока аренды его домика в Уоллингтоне, наконец, с будничными заботами о подрастающем сыне, которого вывозил гулять в старой раздолбанной коляске, и с глухой, затаенной мечтой об уединении, – его и застало предложение лорда Астора, его «патрона» в газете Observer, отдохнуть, развеяться в маленьком заброшенном поместье лорда в северной Шотландии, на острове Юра. Магические Гебридские острова – он же когда еще мечтал о них! Астор, как пишет, был в ответ просто «оглушен энтузиазмом», с каким его друг согласился на это. И сразу, еще в сентябре 1945-го, отправился туда на две недели. Реально забежал «слишком далеко…». Этот остров и забьет в его гроб первый гвоздь.
2.
«Иногда я чувствую себя ужасно одиноким», – написал он Энн Попхем, одной из своих знакомых, которую позвал как-то замуж. И, вопреки сказанному, переехал жить, наверное, в самый глухой и далекий угол Британии – на почти дикий остров, где одиночество его стало едва ли не абсолютным.
Другую женщину, Селию Пейдж (Кирван), с которой познакомился только что, в декабре 1946 года, в доме Артура Кёстлера, и в которую влюбился, тоже звал замуж и также приглашал навестить его на острове Юра. И от замужества, и от поездки на край света Селия мягко и изящно отказалась.
А третья женщина, «Венера Юстон-роуд», миловидная 29-летняя секретарша журнала Horizon, с которой он не только сошелся в 1945-м, но которая через три года станет его второй женой, навестить его на острове не отказывалась, но становиться женой «северного анахорета», вдовца с ребенком, отнюдь не планировала. Конечно, он после «Скотного двора» стал почти мировой знаменитостью и довольно состоятельной партией, – но ходить в резиновых сапогах, жить при «керосиновом свете» ей, столичной штучке, совсем не хотелось. Эту третью, как вы догадались, звали Соня Браунелл.
«Дражайшая Соня, – напишет ей Оруэлл, уже живя на острове. – Добрались хорошо… Ричард был прямо золотцем, так хорошо вел себя и больше искал, где бы ему уснуть… и уснул, стоило нам сесть в самолет в Глазго… Я никогда не летал на пассажирском самолете и теперь думаю – это и впрямь лучше. Это стоит на два или три фунта дороже, но зато экономит почти пять часов, если добираешься пароходами…
Здесь всё почти так же, как в Англии; почки еще не раскрылись, и вчера еще было довольно много снега. Но все равно вокруг прекрасная весенняя погода, а всё, что я посадил в этом году, по большей части, кажется, живо. Из посаженных цветов здесь у меня всюду только нарциссы. Я все еще сражаюсь с более или менее девственной полянкой, но к следующему году, думаю, здесь у меня раскинется вполне приличный сад… Я собираюсь завести кур и в этом году разберусь наконец с алкоголем, так чтобы хоть немного его, но всегда было под рукой, как своего рода ежедневный ромовый рацион… Думаю всё закончить в неделю, и скоро я смогу приступить к кое-какой работе…
Я хочу описать тебе детали поездки, которые не так сложны, как выглядят на бумаге. Факты же таковы: есть пароходы до Юры, которые ходят по понедельникам, средам и пятницам. В 8 утра ты должна поймать поезд в Глазго, а это значит, что ночь накануне лучше провести уже в Глазго, ибо все ночные поезда имеют неприятную особенность прибывать на час или два позже. Дальше время распределяется так. В 8 ты отъезжаешь от центрального вокзала Глазго до Горока. В Гороке берешь пароход до Тарберта… Потом – автобус до Западного Тарберта (рейсы автобуса совпадают с пароходами). Далее садишься на пароход до Крэйгхауса и где-то в 15.30 приплываешь в Крэйгхаус. Оттуда берешь машину до Лиалта, где мы и встречаем тебя…»
Он пишет, как найти автомобиль, и что лучше всего, если о дне приезда она предупредит его минимум дней за десять. «Захвати плащ, – предупреждает, – и, если возможно, крепкие сапоги или ботинки; резиновые сапоги тоже, если они есть. У нас где-то есть какие-то запасные, но я не уверен, что есть запасные штормовки и т.п. Будет хорошо, если захватишь с собой свой недельный паек, ибо здесь любой новичок получает его не сразу, ну и немного муки и чая. Я боюсь, – заканчивает, – что всё, что я говорю, звучит порядком устрашающе, но на деле всё довольно легко, а дом так и вполне удобен. Комната, в которой ты поселишься, маловата, конечно, но зато смотрит на море. Я так хочу, чтобы ты оказалась здесь. К тому времени, надеюсь, у нас уже будет мотор для лодки, и, если будет приличная погода, мы сможем объехать необитаемые заливчики на западе острова, где есть прекрасный белый песок и чистая вода с плавающими в ней нерпами. Рядом с одним из них есть пещера, где мы можем укрыться от дождя, с другим – хижина пастуха, которая кажется заброшенной, но на деле вполне пригодна для жилья… Так или иначе, но приезжай, и приезжай когда угодно… А пока береги себя и будь счастлива… С бесконечной любовью к тебе, Джордж».
