В.: Но ныне всё, во всяком случае, в России, перевернулось, и в «приличном обществе» нельзя и слова сказать против «рынка», «европейских ценностей» и «толерантности». Ретроградно… В статье «Писатели и Левиафан» – а ее называют вашим политическим завещанием – вы говорите о еще одном, важном и для нас явлении. Статья была написана после выборов в Англии, когда к власти, отстранив Черчилля, пришли как раз лейбористы, исповедовавшие «левую» идеологию, чуть ли не коммунистическую. У нас в 1991 году произошло ровно обратное: к власти пришли оппоненты коммунизма. Я помню ту эйфорию: теперь мы можем претворить всё, к чему призывали! Но что-то сразу пошло не так…
О.: Левые правительства почти всегда разочаровывают своих сторонников…
В.: А я думаю, что не было продумано то, что вы называете «переходным периодом». Ну с какого перепуга у нас вдруг возникла бы демократия, как в Америке, или, того лучше, как в Швейцарии?..
О.: Переходный период – <о нем>, до того как лейбористы взяли власть, у нас едва упоминалось… Среди тех, кто верен левой идеологии, сама эта проблема не может обсуждаться откровенно. Снижение зарплаты, увеличение продолжательности рабочего дня – такие меры считаются по самой своей сути антисоциалистическими, а поэтому должны быть отвергнуты с порога… Стоит заикнуться, что эти шаги могут стать необходимыми, – рискуешь тут же удостоиться всех тех эпитетов, которых мы так страшимся.
В.: Короче, выступая, скажем, против ограничений, против принуждения, насилия (в соответствии со своими прежними «красивыми» взглядами), вы просто не сможете управлять своим «идеальным» государством, так? Не могу с ходу подобрать примеров…
О.: Покуда существуют организованные общества, должна существовать или, во всяком случае, будет существовать некоторая степень цензуры…. Или другое: есть профессии, которые совершенно необходимы, однако без принуждения никто бы их для себя не выбрал. Или третье: нельзя уверенно вести внешнюю политику, не располагая мощными вооруженными силами. Примеры можно умножать и умножать. И всякий раз напрашивается вполне ясный вывод, который, однако, способны сделать лишь те, кто внутри себя свободен от официальной идеологии. Обычно же случается по-другому: вопрос, на который не найдено ответа, отодвигают куда-нибудь подальше, стараясь о нем не думать и по-прежнему повторяя слова-пароли со всей противоречивостью их смысла.
В.: Верность выбранной прежде «левой идеологии» невольно подталкивает ко лжи? И писателя ведь, правильно я понимаю?..
О.: Приверженность любой политической доктрине с ее дисциплинирующим воздействием… противоречит сути писательского служения… Как только доктрины начинают воздействовать на литературу, пусть даже вызывая с ее стороны лишь неприятие, результатом неизбежно становится не просто фальсификация, а зачастую исчезновение творческой способности…
В.: Но вы же говорили, что никто из писателей не может уклониться от политики?О.: Я не предлагаю ничего, помимо четкого разграничения между политическими и литературными обязанностями… Вступая в сферу политики, писатели должны сознавать себя там просто гражданами, просто людьми, но не писателями. Не считаю… что они вправе уклониться от будничной, грязной работы на ниве политики… Они должны быть готовы выступать в залах, продуваемых сквозняками, писать мелом лозунги на асфальте, агитировать избирателей, распространять листовки, даже сражаться в окопах гражданских войн… Но… им надлежит твердо сказать <себе>, что творчество не имеет к этой деятельности никакого отношения…
В.: Боюсь, что для большинства это будет не слишком понятно. Слишком сложно для практической реализации. Ведь писатель, даже наивный политически, все-таки убеждает себя, что борется и в книгах своих, и в жизни со злом – ради добра…
О.: Мы никак не расстанемся с верой в то, что любой выбор, даже любой политический выбор, всегда лежит между добром и злом, как и в то, что всё необходимое тем самым справедливо… В политике не приходится рассчитывать ни на что, кроме выбора между большим и меньшим злом, а бывают ситуации, которых не преодолеть, не уподобившись дьяволу или безумцу. К примеру, война может оказаться необходимостью, но, уж конечно, не знаменует собой ни блага, ни здравого смысла. Даже всеобщие выборы трудно назвать приятным или возвышенным зрелищем. И если чувствуешь обязанность во всем этом участвовать… нужно суметь и свое «я» сберечь неприкосновенным… Для большинства людей эта проблема так не стоит, поскольку их жизнь и без того расщеплена… Да и, в общем-то, от них и не требуют, чтобы они унижали собственную профессию ради политической линии…
В.: А от писателя именно требуют? Или все-таки ждут?..
О.: От писателя именно этого и добиваются; по сути, этого одного вечно требуют от них политики…
В.: И как же сберечь свое «я», если даже выбора между добром и злом почти не существует?
О.: Есть лишь два действенных средства предотвратить фантасмагорию, когда черное завтра объявляют белым… Первое из них – признание, что истина, как бы ее ни отрицали, тем не менее существует… Второе – либеральная традиция, которую можно сохранить, пока на Земле остаются места, не завоеванные ее противниками. Представьте себе, что фашизм или некий гибрид из разновидностей фашизма воцарился в мире повсюду…
В.: К чему, похоже,и движется современный мир…
О.: Тогда оба эти средства исчезнут. Мы в Англии недооцениваем такую опасность, поскольку приучены к сентиментальной вере, что всё устроится лучшим образом… Но почему, какие доказательства?..
В.: ?
О.: Я убедился… историю пишут исходя не из того, что происходило, а из того, что должно было происходить – согласно различным партийным «доктринам»… И значит, если смотреть на вещи реально, ложь с неизбежностью приобретет статус правды… Реальность этой перспективы страшит меня больше, чем бомбы… Англичане, пожалуй, уже лет сорок как знают то, что немцы и японцы усвоили совсем недавно, а русским и американцам еще предстоит усвоить, – что одной стране не под силу править миром… Лишь тогда Англия сумеет выполнить свое предназначение, когда рядовой англичанин с улицы каким-то образом возьмет в свои руки власть… К концу следующего десятилетия станет ясным, суждено Англии выжить как великой державе или нет. И если… «да», то обеспечить это предстоит простому народу…
В.: Увы, увы… Из романа «1984», чтоб вы знали, не сбылась пока единственная надежда ваша – вера в простых людей. Ныне поменялись не просто «вывески» великих слов «свобода», «демократия», «справедливость» – сама суть их. Но главное – чего вы страшились больше всего, – власть ныне попадает не в руки тупых, но решительных, а в руки столь же решительных, но интеллектуалов, «эффективных менеджеров», которые уж точно знают все «лазейки» умов, борющихся за свободу.
О.: Политическая активность – особый вид поведения, характеризуемый полной бессовестностью и присущий только узким группам населения, в особенности группам недовольных, чьи таланты не могут развернуться при существующем строе… Их тайное желание – поставить крест на прежнем, эгалитарном варианте социализма и заменить его иерархическим обществом, где интеллигент наконец-то сможет дотянуться до кнута… Так что история состоит из цепи мошенничеств: народ подбивают к бунту… а затем… его опять порабощают, уже новые хозяева.
