Ричард Рис назовет «Дорогу…» книгой-сенсацией. Еще бы: «Бывший студент закрытого колледжа… стал проповедовать социализм, но не преклоняясь перед Марксом или Сталиным и не извиняясь за свой тон и манеры, – напишет Рис, – а высмеивая социалистов из буржуазии, критикуя таких высокочтимых столпов социализма, как Уэллс, Шоу и Вэббы… До этого он шел ощупью, а “Дорога” раскрыла ему его же сущность – “истинную натуру”». Социализм, верно отметит, стал для него «вопросом совести, а не вкуса, моды или выгоды». И подчеркнет, что если первая часть книги Оруэлла и ныне представляет документальный интерес, то во второй части (по сути, социалистической листовке) он сделал всё, «чтобы навлечь на себя нападки как прогрессистов, так и реакционеров». Стал третьим в споре двух…
Рис пишет, например, что в 1936-м, когда Оруэлл писал «Дорогу», его приглашали выступать в летний лагерь социалистов, организованный Adelphi в Летчуорте, и Оруэлл возмущался, что устроители, сообщая об условиях работы лагеря, просили его заранее известить, какую он предпочитает кухню: «обычную или вегетарианскую»? Одной этой детали, негодовал писатель, достаточно, чтобы оттолкнуть множество приличных людей. То есть давайте заботиться или о будущем человечестве – или о здоровье «своей туши»… Такой летний лагерь был не единственным тогда. Оруэлл не без яда отметит и это: «Даже сам герцог Йоркский (ныне уже король Георг VI) опекает ежегодный летний лагерь, где питомцы закрытых школ должны на отдыхе подружиться с трущобными мальчишками, – где эти ребята и сосуществуют наподобие цирковой “счастливой семейки” из пса, кота, двух хорьков, кролика и трех канареек, настороженно и нервно сидящих в одной клетке под зорким оком дрессировщика». Напрасный труд, напишет. «Пока буржуа и бородатые пропагандисты фруктовых соков смотрят на пролетариев через перевернутый бинокль, они на все готовы ради бесклассового общества, но, доведись им испытать реальный контакт с пролетарием (например, в субботней ночной драке с пьяным грузчиком), – их мигом отшатнет к самому пошлому буржуазному снобизму…»
Кстати, на тех выступлениях в лагере (один доклад Оруэлл назвал «Депрессивные районы: взгляд со стороны») он, по свидетельству Риса, среди шевелюр, свитеров, снуло поблескивавших очочков интеллигентов – и сплошных цитат из Маркса-Энгельса, «удивляя всех, в том числе и марксистских теоретиков… не выставляя напоказ свою ученость, так интерпретировал поразительные марксистские парадоксы и эпиграммы, что загадочные и непонятные положения начинали выглядеть как вполне очевидные и простые». Он, высмеивая обещания политических деятелей «повысить уровень жизни вдвое» в течение двадцати пяти лет и, с другой стороны, похвальбу русских, что вскоре они «станут богаче американцев», упорно задавал вопрос: а что потом? Что делать с этим богатством, если не будет войны? Помочь азиатам и африканцам стать столь же богатыми, как и мы? Ну а потом? Колонизировать Луну? Ну а потом?.. Дальше?.. «Во время одной из дискуссий, – удивляясь, пишет Рис, – я заметил, как некий видный марксист смотрел на него просто с восхищением». А в зале между тем сидели и ставшие уже друзьями Оруэлла Макс Плауман из Adelphi, Джек Коммон, Райнер Хеппенстолл, и видные политические деятели социалистического толка: Джон Стрейчи, тогда один из лидеров лейбористов, Феннер Броквей, генсек Независимой рабочей партии, Дуглас Moйл, Пэдди Донован – и Джон Макнейр, с котором через полгода Оруэлл близко сойдется в воюющей Барселоне.
На деле, разумеется, Оруэлл и сам не знал пока ответов даже на гораздо более простые вопросы. Социализм по Оруэллу, пишут Ю.Фельштинский и Г.Чернявский, был только «эмоционален». Корни социальной несправедливости он «видел в духовной стороне, в эгоизме человека, в недостаточной просвещенности населения», а не в «объективных закономерностях функционирования частной собственности и рыночных отношений». Такой, дескать, революционный романтизм. И, конечно же, подчеркивают авторы, он не знал, какие именно действия следовало бы предпринять…
Все эти вопросы возникнут и к рукописи «Дороги», когда Оруэлл представит ее Голланцу и издательскому комитету «Клуба левой книги», куда вошли уже и упомянутые Джон Стрейчи и Гарольд Ласки. «Честно говоря, – напишет Голланц в предисловии к книге, – я отметил более чем сотню мест, по поводу которых счел бы необходимым поспорить с господином Оруэллом». И тогда же упрекнет Оруэлла, что тот «не ведет борьбу против мирового фашизма». Книга с этим упреком – вот уж действительно абсурд! – вышла в 1937-м, когда обвиненный в этом Оруэлл не болтал по гостиным про опасность фашизма, а реально – подчеркиваю, реально – воевал с фашистами в Испании…
«Дорога на Уиган-Пирс», серийное издание «Клуба левой книги», имела невиданный для работ Оруэлла тираж – 44 тысячи экземпляров. Кроме того, Голланц предварительно напечатал 2000 экземпляров для розничной торговли и опубликовал небольшую брошюру тиражом в 500 штук с наиболее яркими фрагментами книги. Это не говоря о том, что книга будет дважды переиздана потом.
Скептически откликнулся на «Дорогу» сын знаменитого историка Арнольда Тойнби Филип, сам крупный писатель и журналист, директор к тому времени Королевского института международных отношений. Работа, написал, «читается подобно докладу, представленному неким гуманным антропологом, который только что возвратился после изучения условий жизни угнетенных племен на Борнео». Остроумно сказал, поаплодируем ему!.. В свою очередь, социалисты и коммунисты, признавая яркость книги, отмечали, что она «поверхностна», ибо не давала рецептов борьбы с нищетой и безработицей. До рецензии на книгу в Daily Worker, рабочей газете, снизойдет даже вождь британских коммунистов Гарри Поллит, который, надо сказать, больше оценил (пренебрежительно и высокомерно) не содержание ее, а личность автора, назвав Оруэлла «маленьким мальчиком из среднего класса» и «бывшим империалистическим полицейским», который, дескать, взялся писать о «предмете, в котором не смыслит». Наконец, откликнулся на книгу Гарольд Ласки, теоретик лейбористской партии, руководитель и профессор Лондонской экономической школы. Он написал, что социалистическая пропаганда Оруэлла «игнорирует всё, что подразумевается необходимым в повседневной реальности классового антагонизма», что он «отказывается от рассмотрения сложных проблем государства» и «не понимает исторического развития экономического процесса» – то есть как раз то, что Оруэлл сознательно отвергал, считая это жонглированием «марксистскими терминами», от которых простой работяга впадал в зевоту. Хотя в главном это и было целью его – он колотил по головам обывателей, зовя их двинуться наконец к «реальным революционным переменам». Эта «философия драки» и станет основой его «эмоционального» – но всё еще утопического социализма.
Не знаю, вспоминал ли в Лондоне в своих блестящих лекциях о Достоевском Святополк-Мирский мысль великого классика о «свободе» и «миллионе». «Свобода. Какая свобода? – вопрошал Достоевский. – Одинаковая свобода всем делать всё что угодно в пределах закона. Когда можно делать всё что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает всё что угодно, а тот, с которым делают всё что угодно…» Ровно так мог бы сказать вслед за русским классиком нарождавшийся классик Оруэлл. Извечная несправедливость мира была первоосновой его «социализма». Он был еретиком, и его взгляды не совпадали ни с марксизмом коммунистов, ни с реформизмом лейбористов. В «Дороге» он, повторю, написал: «Противостоять социализму… самоубийственно». Написал, не зная еще, что самоубийственно было, как для «врага» его, Мирского, и въезжать в «реальный социализм» СССР. Но самую «еретическую» фразу, даже зная уже если не всё, то многое про «сталинский социализм», Оруэлл скажет через три года, когда на улицах Лондона начнут рваться первые немецкие бомбы. Скажет радикальней некуда: «Мы не можем ни выиграть войну с фашистами без введения в Англии социализма, ни построить социализм без победы в этой войне…» И – призовет к крови!
