«Система, описанная Лайонсом, – резюмирует Оруэлл, – ничем существенным не отличается от фашизма. Вся реальная власть сконцентрирована в руках двух-трех миллионов человек; городской пролетариат (теоретически – наследник революции) лишен элементарного права забастовки… ГПУ вездесуще; каждый живет в постоянном страхе доноса… “Ликвидация” кулаков, нэпманов, чудовищные процессы и… дети, которые пишут в газетах: “Я отрекаюсь от своего отца – троцкистской змеи”…»
Именно у Лайонса Оруэлл прочел про лозунг «страны Советов»: «Пять – в четыре!» – выполним пятилетний план за четыре года. Прочел – и сделал из него в романе «1984» логический парадокс будущего кошмарного мира: «Дважды два равняется пяти». «Формула 2 + 2 = 5 немедленно приковала мое внимание, – пишет в рецензии. – Она показалась мне… парадоксом и трагическим абсурдом на советской сцене своей мистической простотой». Именно этого абсурдного признания добивается, как помним, в застенках романа О’Брайен от Уинстона Смита. Дескать, признав, что 2 + 2 = 5, человек призна́ет всё что угодно. Но главным, что интересовало Оруэлла в книге Лайонса, был феномен Сталина. Сталин – и Нерон, и одновременно бандит, типа Аль Капоне. И бог для миллионов, – и преступник! Это станет для Оруэлла самой важной темой всех последних произведений. Хотел ли Сталин установить в СССР социализм по Ленину? Нет. Строил ли он справедливое общество? Нет! Хотел ли действительного равенства и благосостояния сограждан? Тоже нет! Тогда чего же он хотел? Уж не химически ли чистой власти? И не мечтал ли, как и Гитлер, «вдеть в нос кольцо» и посадить на цепь уже всю Европу?..
У Оруэлла, разумеется, не было готовых ответов на эти вопросы. Но разве сама постановка иных из них не бывает важнее ответов? Книга Лайонса стала для Оруэлла внутренним толчком к будущей сказке его «Скотный двор» и роману «1984»
[43]. Он ведь даже какой-то набросок антиутопии тогда же отошлет Муру, литагенту. И разве нельзя сказать, что встреча с Лайонсом стала для Оруэлла неким логическим просветом в лабиринте его размышлений о будущем, каким-то выходом из умственного тупика и, образно говоря, глубоким, во всю грудь «глотком воздуха» в творческом развитии?..
А вторым «глотком воздуха» в санатории стала для него неожиданная встреча с Лидией. Та навестила его одна, без Эйлин, а Оруэлл вообразит, что у них «роман». В ту встречу он расскажет Лидии, о чем будет книга «Глотнуть воздуха»: скажет, как запомнит она, что книга будет «о семейной паре, которая не может иметь детей, и где жена – нытик…» Не знаю: поняла ли Лидия, что роман он пишет о себе, вступилась ли за свою подругу? Но если не вступилась, то это было ее первое молчаливое «предательство» Эйлин. А вторым станет то, что она, как пишет, пусть и невольно, но тогда же «ответила» на пылкое объятие Оруэлла. Ведь после этого он и решил, что между ними «что-то есть». Тем более что и у Эйлин к тому времени появился поклонник, некий Карл Шнетцлер, симпатии к которому она и не думала скрывать от мужа, и даже явилась однажды с ним в санаторий. «Открытый брак» – они же любили подчеркивать это. Правда, сам Оруэлл, в отличие от жены, предпочел свои чувства к Лидии скрыть…
«Это случилось весной, – пишет Гордон Боукер. – Время года и, вероятно, улучшение его здоровья привели его к ситуации, которая, по словам Лидии, оставила ее в глубоком смущении. Оруэлл позвал ее на прогулку по парку и, к ее стыду, вдруг как-то очень уж чувственно обнял ее, на что она безотчетно ответила. Она, – пишет Боукер, – сделала это, по ее словам, из жалости к нему, хотя и нашла объятие с ним довольно неприятным. А кроме того, это сразу же вызвало в ней чувство вины перед Эйлин. К сожалению для нее самой, Лидия не смогла сразу же и ясно выразить эти чувства, и Оруэлл тем самым был как бы поощрен думать, что и она расположена к нему. Возможно, – заканчивает биограф, – “поощрен” был его внутренний двойник, который жил в истощенной душе Оруэлла и который так выражал себя во время этого моментального флирта…»
Моментального ли?.. И – флирта ли? Лидия больше не появится в санатории вплоть до отъезда его и Эйлин в Марокко, а вот он даже оттуда, из Африки, по секрету от жены будет слать ей одно за другим недвусмысленные письма. «С каким нетерпением я жду встречи с вами! – будет писать. – Я так часто думаю о вас – а вы, вы, интересно, думали ли обо мне? Я знаю, что неосторожно писать подобные вещи в письмах, но вы ведь будете умной и сожжете это письмо, не так ли?.. Берегите себя. Надеюсь увидеть вас в начале апреля. С любовью, Эрик». А когда после Марокко они с Эйлин окажутся наконец в Лондоне, то Оруэлл первым делом кинется в дом Лидии – и будет, как пишут, очень раздосадован тем, что не застанет ее, хотя предварительно отбил ей телеграмму. Потом будет звонить (трижды) и снова писать, упрекая в уклонении от встреч. Она же напишет, что вовсе не была польщена его вниманием: «Меня раздражало его условие, что мне надо было скрывать наши встречи от Эйлин, меня возмущал обман, который вползал в наши отношения… Я хотела избежать встречи с ним и была так враждебно настроена, что готова была оттолкнуть его, если бы он попытался обнять меня…»
Но я опять забежал вперед. Ибо сразу после санатория Оруэлл с Эйлин отправились в Марокко. Идея была Лоренса, брата Эйлин. Он верно рассудил, что с больными легкими Оруэлл с трудом переживет надвигающуюся «гнилую британскую зиму»; дело было лишь за тем, куда отправиться. Оруэлл решил, что сгодится любое место на Средиземном море, и даже сказал, что попросит подыскать подходящий «уголок» Ивонн Даве, француженку, которая в это время переводила его книгу об Испании. А Лоренс вместо юга Франции предложил Марокко, страну с ровным и сухим климатом. Тогда же решили, что попросят Джека Коммона, друга семьи, пожить в их доме в Уоллингтоне в обмен на заботу о козах, курах и огородах. Единственным препятствием стали деньги. И вот тогда их анонимно и выручит Леопольд Майерс. Он отошлет Оруэллу триста фунтов – большие по тем временам деньги. Боукер утверждает ныне, что Оруэлл так и не узнает своего «благодетеля», но другие исследователи пишут, что, напротив, узнав источник денег, он согласился взять их в долг. Долг за возможность добежать – доделать, что задумал…
6.
«Мертвец, а всё ему неймется». Этот эпиграф, как и заголовок к роману «Глотнуть воздуха», Оруэлл, думаю, тоже приглядел заранее. Слова были из народной песни – и словно про него. И если у героини «Дочери священника» время отобрало веру в Бога и прошлое, то в новом романе Оруэлла автор лишал героя будущего, обрекая его быть живым мертвецом. Будущее в романе сулило всем только смерть – от бомб, которые, по книге, вот-вот посыпятся на Лондон. Что ж, как бы говорил автор, ты «глотнул воздуха», побывал в улетевшем куда-то детстве – теперь возвращайся в 1938-й, задирай голову в небо и жди оттуда смерти! Эти бомбы посыпятся и на Оруэлла через два года. Но он предсказал их, впервые в художественном произведении выступил как прорицатель!..
