– Привет, – произносит он.
Она не поднимает головы. И не смотрит на него.
– Привет, малышка, – продолжает он.
На это она тоже не реагирует.
– Ты знаешь, что на улице холодно?
Она думает: «Шагай дальше, просто шагай».
– А знаешь, я бы тебя согрел!
Он улыбается, словно это добродушие, словно ей это должно льстить, словно это – самое лучшее из всех сделанных ей предложений.
– Я бы тебя согрел, малышка.
Он идет за ней – фланирует, а не бежит, словно гуляет в свое удовольствие, словно от этого ей не хочется закричать.
– Разве ты не хочешь, чтобы я тебя согрел?
Она действует быстро, вставляя ключ в замок, хоть руки у нее и дрожат. Тренировка.
– Не обольщайся, – бросает он ей вслед, когда Луиза наконец оказывается в доме. – Я бы не трахнул псину вроде тебя трехметровым аппаратом.
Когда Луиза ложится в постель, уже девять часов.
Она ставит будильник на двенадцать.
Когда Луиза просыпается, она едва шевелится, но все-таки двигается, потому что ее смена в кофейне начинается в два, а хозяин-рукосуй урежет ей зарплату, если она хоть на полминуты опоздает на работу.
Глава 2
От Лавинии – ни строчки, ни слова.
Луиза подумала бы, что ей все приснилось, если бы не смазанная надпись «БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!!» у нее на руке, которую она не может заставить себя стереть под рукавом, если бы не простуда, свалившая ее на той неделе, из-за которой ей приходится отменить все репетиторские занятия с Полом, что раздражает его родителей куда сильнее, чем самого Пола. Такие вечера вместе с людьми, знающими «Улисса» и гладящими тебя по голове, – они не реальны. Люди берут от тебя, что им хочется, и говорят то, что ты хочешь услышать, а потом забывают, если высказываются искренне.
Время от времени Луиза гадает, не из-за того ли все это, что она порвала платье.
Луиза работает. Она ездит на метро. Подкрашивает корни волос, прядь за прядью.
За ту неделю Лавиния проделывает массу интересных вещей. Луиза видит все в «Фейсбуке» и в «Инстаграме». Лавиния идет на празднование православного Рождества, потом появляется на премьере сезона – «Русалочке» в Метрополитен-опере, ее фотографируют для блога оперы, посвященного моде, в длинном, в пол, серебристом платье с блестками. Она отправляется в заснеженный Центральный парк на пикник-чаепитие у статуи Алисы в Стране чудес и целую ночь разгуливает туда-сюда по паромному причалу на Стейтен-айленде (под фото в «Инстаграме» надпись: «Мы очень устали и развеселились»). Официальные фотографии с праздника в «Макинтайре» попадают на портал «Городские лисы» и еще в отдел сплетен блога «Скрипач», который раньше публиковал лишь литературные сплетни, а теперь иногда делает исключения для фоток с окололитературных вечеринок, а Лавиния там на каждой фотографии в галерее.
На одной из них Луиза обнаруживает себя.
Фото вообще-то не ее – она отражается в зеркале, висящем в вестибюле гостиницы рядом с баром, лицо ее чуть повернуто, а Лавиния позирует, но Луиза получается так красиво, что сначала не сразу там себя узнаёт.
Она щелкает по нему правой кнопкой мыши. Она его сохраняет. Она даже перед сменой в кофейне отправляется в канцелярский магазин на Юнион-сквер и оставляет там без одного цента пять долларов, чтобы распечатать фотку на глянцевой бумаге. Просто на случай того, если однажды Интернет рухнет по причине ядерной катастрофы, войны или чего-то еще, и она никогда больше не сможет взглянуть на фотографию.
Спустя неделю Лавиния присылает ей сообщение.
Просто название – «Бемельманс» – и время.
Луиза должна отработать смену в «ГлаЗаме». Она забивает «Бемельманс» в поиск «Гугла» и выясняет, что это заведение располагается в гостинице «Карлайл» и что бокал вина там стоит от двадцати долларов и выше без налога с продаж и без чаевых.
Лавиния уже там.
Она занимает сразу два табурета. На ней широченная юбка, к тому же она поместила на соседнем табурете свою норку и сумочку, хоть в баре и не протолкнуться от постояльцев, туристов и бизнесменов, все, как один, с непостижимой яростью разглядывающих туалет и аксессуары Лавинии.
– Садись. Я уже заказала нам шампанского. Я на втором круге – ты опоздала!
Луиза пытается отдышаться.
– Извини. Метро.
– Ты раньше когда-нибудь здесь была?
– Да что-то не припомню.
Лавиния откидывает назад волосы. Похоже, поутру она пыталась их заколоть, но с тех пор они растрепались, заколки ослабли, а ей вроде бы и дела нет до того, чтобы их поправить.
– Я здесь завсегдатай, – говорит она. – И единственная до сорока лет не-проститутка.
Все отделано темным деревом, и хотя еще слишком рано зажигать свечи, кажется, что они уже горят, и в этом-то вся красота. На стенах повсюду фрески. Посреди зала стоит рояль, и пианист наигрывает «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Лавиния тихонько подпевает.
– Эту песню всегда тут играют, – замечает Лавиния. – Все и всегда. Я не против. Она успокаивает. Как Рождество.
Она пододвигает Луизе бокал шампанского.
– Тост имеется?
Руки у Луизы все еще дрожат от холода.
– За что?
– Конечно же, за наши планы на Новый год!
– Разумеется.
– И за нас!
– И за нас.
Они чокаются.
Конечно, Луиза раньше бывала в разных красивых местах. Иногда, когда у нее выдается время между репетиторскими занятиями, она отправляется в Метрополитен-музей и платит доллар за вход, чтобы побродить по залам в одиночестве, словно призрак, чтобы просто побыть среди красоты. Но она всегда там чужая. А Лавиния здесь дома.
– Ты уже его закончила? – широко улыбается Лавиния. – Свой рассказ. Во сколько журналов ты его разослала?
– Ой.
Луиза вообще не бралась за рассказы.
– Пока никуда… Но он почти готов!
– Ты мне его дашь почитать? Хочу его прочесть. Прямо жду не дождусь.
– А как твой роман? – интересуется Луиза. Лучший способ заставить кого-то забыть о заданном вопросе, на который ты не хочешь отвечать – это подтолкнуть его на разговор о себе. – Как он подвигается?
– Ой, да как обычно. Как всегда. И как впредь. Но я не вернусь в колледж, пока его не закончу. Я дала себе слово и принесла торжественную клятву. Ноги моей не будет в Нью-Хейвене, пока не поставлю последнюю точку в последнем предложении. Далеко не каждый хочет, чтобы нога его не ступала в Нью-Хейвен.
Лавиния знает бармена, так что им ставят свежие бокалы без заказа.
