С чем еще, кроме шахмат, ассоциировалось у меня понятие «день рождения»? Школа. Грязь и слякоть на улицах. Мятые, размокшие листья под ногами… Осень… По всей видимости, не ранняя, а где-то за середину…
Надо же…
Я только сейчас подумал о том, что вместе с днем рождения из моей жизни исчезли такие понятия, как времена года. Я уже черт знает сколько не был на улице. И даже не выглядывал в окно. Потому, что в месте, где я нахожусь последние лет двадцать, окон нет. Порой мне даже кажется, что я нахожусь под землей. В подвале или бункере. Иногда я даже представлял себе, что там, наверху, прошла ядерная война и в живых остались только мы, те, кто спрятался под землей. И теперь нам ни в коем случае нельзя выходить на поверхность…
– Вы знаете, когда у вас день рождения, Алексей Алексеевич?
– А вы знаете, почему дым от палочки извивается змейкой?
– Пульс.
– Что?
– Ваш пульс отдается микроколебаниями по всей поверхности вашей кожи. Они и заставляют вибрировать палочку, которую вы держите в руке. Дымная змейка – это ваша кардиограмма, Алексей Алексеевич.
Я резко взмахнул прогоревшей уже на треть дымной палочкой, стирая все то, что она написала в воздухе. Я не хотел, чтобы доктор Карцев изучал мою кардиограмму. Он и без того знает обо мне больше, чем я сам.
– Я спрашивал про ваш день рождения.
И что ему неймется? Чего он добивается? Хочет показать, что я настолько глуп и беспомощен, что не помню даже дату собственного рождения? Посмотрел бы я на него, когда бы он отсидел здесь хотя бы половину моего срока. Что бы он к тому времени помнил, а что позабыл? Меня притащили сюда, когда я был еще ребенком, испуганным и не понимающим, что происходит вокруг. И с тех пор круг моего общения ограничивался только врачами и охранниками. Которые вообще не имели желания общаться со мной. Тем не менее, судя по остальным пациентам этого штопаного пансионата, я еще совсем не так плох. В смысле, не окончательно выжил из ума и не вывалился из реальности, как из вагона поезда, на полном ходу…
– Осенью, – буркнул я в ответ.
Доктор Карцев едва заметно наклонил голову. Вроде как одобрительно.
– Точнее не помните?
Я плотно стиснул зубы и кинул догоревшую палочку в небольшой глиняный горшочек на столе, из которого уж торчало несколько таких же черенков.
– Нет.
– У вас день рождения двадцать второго ноября.
Я не смотрел на доктора. Я смотрел в глиняный горшок. Из него торчали красные кончики сгоревших дымных палочек. А в глубине пряталась темнота. Темнота существует для того, чтобы мы не забывали, что свет – это не навсегда.
– Я не запоминаю ненужную информацию.
Доктор Карцев удивленно приподнял бровь.
– Вы считаете, что ваш день рождения?..
– Я считаю, что у меня нет дня рождения.
– Почему?
– Потому что глупо верить в сказки.
Доктор Карцев нахмурился. Ему определенно не нравилось то, что я говорил. Но словами он выразил это весьма витиевато.
– Я не до конца понимаю ход ваших мыслей, Алексей Алексеевич. – Вот так.
– Вы ведь доктор? Так? Вот и скажите, вы сами верите в то, что лекарство от моей болезни будет когда-нибудь найдено?
Доктор Карцев откинулся на спинку кресла и коснулся пальцем щеки.
– Видите ли, Алексей Алексеевич… – начал он.
Если человек начинает свою речь с фразы: «Видите ли, имярек», – это значит, ему нечего сказать.
Так и доктор Карцев долго разглагольствовал насчет успехов современной медицины и развития новых технологий, о том, что в большинстве своем научные открытия происходят едва ли не случайно, поэтому прогнозировать их весьма и весьма сложно; не забыл он упомянуть и о том, что, не смотря ни на что, я все-таки жив и в целом неплохо себя чувствую, поэтому у меня есть все шансы прожить долгую и счастливую жизнь… На мой вопрос он так и не ответил. Да я, собственно, и не ждал от него ответа. И без того все было ясно.
– Хорошо, – доктор Карцев положил ладони на стол.
Я-то было подумал, что он таким образом подводит черту под всей нашей сегодняшней беседой. Но оказалось, что он лишь закрывает тему лекарства от болезни альтеров.
– У меня к вам серьезный разговор, Алексей Алексеевич.
Ага, значит, до этого момента у нас был просто дружеский треп. Вводная часть, так сказать. Ну-ну, давай, посмотрим, что ты там еще придумал?
– Вы теперь каждый день видите других пациентов нашего пансионата. И, полагаю, согласитесь со мной, если я скажу, что их эмоциональное состояние вызывает у меня серьезное опасение.
Он сложил вместе кончики пальцев и посмотрел на меня.
Черт возьми, что он от меня хочет? Я ведь не его коллега – я такой же альтер, как и все остальные.
– Вы хотите услышать мое мнение о нашей команде доходяг?
– Да.
– Вы это серьезно?
– Разумеется.
– Я могу говорить прямо?
– Да, конечно.
– Любой свихнется, просидев несколько лет в одиночке. Вот, к примеру, Пал Палыч – сколько он уже здесь?
– Восемьдесят семь лет.
– Сколько? – не поверил я.
– Восемьдесят семь лет, – повторил доктор.
– Он что, здесь родился?
– Ему был двадцать один год, когда он попал в пансионат. Он жил в небольшой деревушке на Колыме. У врача впервые оказался, когда на лесоповале сломал ногу. По счастью, врач оказался опытный и сразу заподозрил в нем альтера.
– По счастью, – криво усмехнулся я. – Мне кажется, Пал Палыч был бы куда как счастливее, если бы остался жить в своей деревушке на Колыме.
– Он был тяжело болен, хотя и сам не подозревал об этом.
– Сейчас он по-прежнему болен, да к тому же еще и несчастен.
– Он представлял собой угрозу для окружающих.
– Хотите сказать, что вся деревня, в которой жил Пал Палыч, оказалась зараженной? И всех ее обитателей переправили в московский пансионат для альтеров?
– Я не знаю, – доктор Карцев взял лежавшую на столе зажигалку и принялся вертеть ее в руках. – Об этом в его истории болезни ничего не сказано.
– Постойте-ка! – до меня только сейчас дошло. – Двадцать один да восемьдесят семь – получается, что Пал Палычу сейчас сто восемь лет?
– Да, – кивнул доктор Карцев с таким видом, как будто не видел в этом ничего необычного.
– Я бы не дал ему больше семидесяти.
– Это результат ежедневного приема витаминного напитка, регулярных физических упражнений и отсутствия стрессов.
