Теперь ты видишь, дорогой читатель?
Видишь, что натворила Лейли?
Она попросту исчерпала свою магию мордешора, обращаясь к ней так часто и настойчиво, как отнюдь не предполагалось природой. Подкосившая Лейли болезнь была напрямую связана с ее занятием, которое за несколько лет полностью истощило девочку морально и физически и оставило буквально без капли волшебства. Если бы Лейли работала медленно и осмотрительно, с перерывами, выходными и отпусками, она бы никогда не изнурила себя до такой степени; нет, у ее тела было бы время восстановиться, а у магии – восполниться естественным путем.
Но у Лейли не было права на остановку. Некому было разделить ее бремя и снять с детских плеч хоть часть непосильной ноши. Когда она заменила исчезнувшего отца, то была слишком юной и слабой, а магия мордешора еще только созревала в глубине ее сердца. Без устали черпая из этих скромных запасов, она отравила саму себя изнутри.
Алиса, которая лишь теперь осознала, что ее магия может применяться и таким странным способом, молча готовилась к предстоящему испытанию. Конечно, она старалась быть храброй, но на самом деле ответственность новой задачи пугала ее до трясущихся коленок. Возродить находящегося при смерти человека – ничего себе шутка! Нет, это обещал быть изнурительный и вдумчивый труд, который не просто дарует что-то Лейли – он еще заберет это «что-то» у Алисы. Всякая магия обладала своим источником, и Алиса должна была вылечить юного мордешора так, чтобы не опустошить при этом собственные запасы. Как бы страстно она ни желала помочь Лейли, она не имела права разрушить в процессе себя.
Но я отвлеклась.
Я лишь хотела подчеркнуть то обстоятельство, что Алиса все яснее сознавала цель своего приезда в Чаролес, а надежда, что она таки сумеет помочь Лейли, крепла в ней с каждой минутой. Конечно, до сих пор у них не было возможности это обсудить – они едва шагнули с поезда, – но Алисе уже не терпелось избавить Лейли от страхов и покончить со своим Заданием. (Втайне она надеялась, что после этого у нее еще останется время повеселиться в компании новых друзей.) Однако на станции у них не получилось бы ни секунды постоять на месте, не то что спокойно поговорить. Перрон был забит чаролесцами, которые сновали во всех направлениях сразу, и Алисе с Оливером приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы их не смыло людским потоком. Они никогда раньше не видели таких толп – уж точно не в Ференвуде, который был значительно меньше по размеру, – и теперь отчаянно цеплялись друг за друга, в то время как толчея пыталась разнести их в стороны.
В отличие от них, Беньямин и Лейли были ничуть не удивлены суматохой; более того, они ее ожидали. Беньямин так и вовсе регулярно наведывался в город по делам – как вы помните, он собирался продать урожай шафрана на рынке. К тому же сегодня была Ялда – самый главный праздник в году, и люди стекались в центр изо всех уголков Чаролеса. Торжества должны были начаться с заходом солнца – то есть всего через несколько часов, – и Беньямин надеялся как можно быстрее продать цветы и успеть развлечься с новыми знакомыми. Он не смог бы остаться на всю ночь, как предписывала традиция – дома его дожидалась мама, – но даже пара часов веселья были значительно больше того, что выпадало на его долю обычно. О Лейли и говорить нечего: как бы она ни сопротивлялась идее отпраздновать зимнее солнцестояние, в сердце ее крепло предвкушение праздника. Беседа с Оливером заметно ее подбодрила, а простая близость сострадательной души воспламенила угасшее было мужество. При мысли об этом Лейли бросила на Оливера взгляд, исполненный самого невинного любопытства, – и обнаружила, что он давно на нее смотрит. Встретившись с ней глазами, мальчик улыбнулся. Эта улыбка озарила все его лицо, согрела фиалковые глаза и прострелила сердце Лейли разрядом паники.
Она быстро отвернулась, необъяснимо напуганная, и постаралась взять себя в руки.
* * *
Компания начала проталкиваться сквозь тол- пу; предводительствовал Беньямин – точнее, его тележка. Она на редкость эффективно рассекала толчею: встречные сами торопились отпрыгнуть с пути, боясь попасть под колеса. Лейли, Алиса и Оливер старались держаться сразу следом, чтобы не потеряться в этом хаосе.
Перрон ходил ходуном: пассажиры перекрикивались, поезд пронзительно свистел. Клубы дыма плавали в воздухе размытыми призраками, преломляли солнечные лучи и, окутывая людей, делили их на две неравные половины: свет и тьму, добро и зло. Полы плащей хлопали на ветру, фуражки и трости взмывали в приветствии, цилиндры и котелки склонялись в прощании. Прохожие кутались в меховые пальто, дамы щеголяли в красочных кашне, дети прятали руки в мягкие муфты, а младенцы едва выглядывали из плотных слоев кашемира. Обитатели Чаролеса оказались неожиданными модниками: куда ни посмотри, взгляд задерживался или на кружевной вуали, или на лихо заломленной кепке. Зима явно была для них поводом выгулять лучшие наряды.
Всего четыре человека выбивались из этой ярмарки тщеславия своей невыразительной и, чего уж там, не очень чистоплотной внешностью. И прежде всего Лейли.
Ее просто невозможно было не заметить.
В отличие от большинства чаролесцев, Лейли никогда не улыбалась, никогда ни с кем не здоровалась и никогда не извинялась, врезавшись в прохожего; она вообще ничего не говорила – разве что глазами, чей острый серебряный взгляд казался на свету особенно нездешним и лучше шпаги пригвождал встречных к месту. Хуже того: ее старомодные одежды были выпачканы в застарелой крови, а развевающийся алый плащ при каждом движении распахивал полы и обнажал пояс со зловещими древними инструментами. Все вместе составляло довольно тревожную картину, но даже ее можно было бы пропустить, если бы не звук – господи, звук, – из-за которого Лейли и привлекала столько внимания. Кости у нее в рюкзаке стучали, словно второе сердцебиение – клик-клак, клик-клак, – порождая жуткое потустороннее эхо, так хорошо знакомое жителям Чаролеса. Этот звук значил, что среди них мордешор – что среди них сама смерть, – и люди при ее приближении инстинктивно пятились в страхе и отвращении. Каждый щелкающий шаг вызывал сумрачные взгляды, поджатые губы и приглушенные шепотки. Дети ахали и указывали на Лейли пальцем, а родители поспешно оттаскивали их в сторону. Никто не осмеливался препятствовать мордешору или его работе, но также и не выказывал ни крупицы доброты. Лейли оставалась изгоем даже среди собственного народа, и лишь самоуверенность, граничащая с дерзостью, до сих пор спасала ее от их жестокости.
К счастью для ее гордости, Алиса с Оливером так громко стучали зубами, что ничего не заметили.
Клонящийся к закату день становился все холоднее, и стоило детям покинуть теплое нутро вагончиков, как мороз с новой яростью всадил в них клыки. Выбираясь с вокзала, они думали только о том, где бы от него спрятаться. Однако, когда толпа наконец расступилась и вытолкнула их на главную улицу, Алиса и Оливер застыли соляными столбами, преисполнившись трепета и восхищения.
В царящем на перроне безумии они упустили одну важную деталь: все это время они шли не по земле, а по льду. Видите ли, в центре Чаролеса было очень мало привычных улиц; дома соединялись не дорогами и тротуарами, а множеством речушек и каналов. Летом местные жители передвигались преимущественно на лодках, а зимой – которая без сомнения была здесь самым волшебным временем – на запряженных лошадьми санях. Знаменитые чаролесские морозы сковывали воду так крепко, что она превращалась в одно сплошное непробиваемое полотно.
