Даже лагерных костров стало меньше. Все топливо – и те запасы, что везли на повозках, и жалкие крохи, собранные со скудной местной растительности, – предназначалось исключительно для нужд полковой кухни. Солдаты, чтобы согреться, вынуждены были жечь кизяк – сухой навоз, воловий и лошадиный, который теперь собирали и берегли, как сокровище. Кизяк горел неплохо, но Винтер обнаружила, что его смрад пробивается даже сквозь вонь ее немытого тела, и потому предпочла обойтись без костра.
Ровные ряды палаточного городка в Форте Доблести, не говоря уж о казармах в Эш-Катарионе, сейчас казались далеким сном. Винтер лежала на тюфяке, укрывшись тонким одеялом и вместо подушки сунув под голову заплечный мешок, в толчее изможденных людей, которые с каждым днем становились все изможденнее и сейчас попросту пошвыряли свои вещи там же, где закончили переход. Отдавая дань сержантскому званию Винтер, солдаты седьмой роты потеснились, и вокруг нее образовалось свободное место. Из-за этой непрошеной деликатности Винтер казалось, будто она осталась совершенно одна в море звездного света, искрившегося над головой. Винтер смотрела в небо, и шум лагеря словно отступал, стихал, заменяясь глубокой проникновенной тишиной, такой всеобъемлющей, словно во всем мире больше не осталось ни единой живой души. Помимо воли Винтер обеими руками вцепилась в края тюфяка, чтобы не упасть вверх, в бескрайнее и бесконечное звездное море.
Она вспомнила о Джейн. Сны в последнее время не преследовали девушку, словно чувствуя, что ей и так достается наяву. Или же, подсказало вероломное сознание, попросту наконец-то оставили ее. Винтер попыталась вызвать в памяти лицо Джейн, но увидела мысленным взором только ее глаза, зеленые глаза, сияющие собственным светом, как звезды над головой. Винтер помнила тепло ее тела, ее упоительно нежной и мягкой плоти – но от этого воспоминания холод стал еще нестерпимей. Дрожа, она плотней закуталась в одеяло. Днем нестерпимый зной, ночью холод – как такое возможно? Для нее это было непостижимо.
Рядом захрустели шаги, и сердце Винтер подпрыгнуло от страха. Полковник приказал окружить лагерь двойными заставами, но среди солдат все равно ходили слухи, что десолтаи могут пробраться через любой заслон, тенью проползти по камням, проскользнуть по песку с порывом ветра. Поговаривали, что каждое утро в лагере находят убитых одним-единственным ударом ножа в сердце, а те, кто находился рядом с покойниками, ничего не видели и не слышали. Винтер не сказала бы, что всецело верит этим россказням, – но и противоположного утверждать бы не стала.
– Винтер? – Голос принадлежал Бобби. Едва слышный шепот, словно на самом деле она и не стремилась, чтобы ее услышали. – Ты не спишь?
Винтер села. Силуэт Бобби смутно темнел на фоне звезд.
– Извини, – сказала капрал. – Я никак не могла заснуть и вот подумала…
– Ничего страшного. – Винтер заглянула в лицо Бобби, но различить его выражения не смогла. – Что-нибудь случилось?
– Не знаю. – Бобби неуклюже протянула вперед руку, ухватилась за нее другой рукой. – Сегодня днем, когда мы перебирались через скалы, я поранила руку.
– Сильно поранила? – спросила Винтер. – Позвать Граффа, чтобы осмотрел?
– Нет, не надо, – сказала Бобби. – В том-то и дело. Все уже… зажило. Когда я завернула рукав, чтобы глянуть на рану, там было немного крови, но рана уже затянулась. И пяти минут не прошло.
– Ого!
Винтер устремила взгляд в темноту, туда, где спала Феор. Ханда- райку тоже было не разглядеть – она сжалась в комочек, забившись под одеяло с головой.
– Я осмотрела руку при свете лампы, – продолжала Бобби. – Кожа на том месте цела, но стала другой. В точности как…
– Я помню, – быстро перебила Винтер, опасаясь, что кто-то может слышать их разговор. И прибавила, понизив голос до шепота: – Утром спросим у Феор. Должна же она хоть что-то знать.
Бобби уныло кивнула. Глядя на ее силуэт, темневший в сиянии звезд, Винтер подивилась тому, что с первой встречи не распознала в юном капрале женщину. Такую маленькую, с тонкой шеей и узкими хрупкими плечами. Сейчас она съежилась, горестно опустив голову, и оттого походила на ребенка, который безуспешно пытается сдержать слезы. Да она же вся дрожит, поняла вдруг Винтер.
– Бобби? – осторожно окликнула она.
– Б-боже, как х-холодно, – пробормотала капрал, крепко обхватив себя руками за плечи. – Днем было такое пекло, что я думала, свалюсь замертво. Почему же сейчас такой холод?
Винтер помотала головой. И вдруг, повинуясь порыву, взяла девушку за руку, притянула ближе. Бобби ошеломленно вскинула голову.
– Ну, не робей, – сказала Винтер. – Это же старый солдатский обычай – жаться друг к другу, чтобы согреться холодной ночью. Я читала, что, когда Фарус Пятый воевал с мурнскаями, его солдаты целыми ротами сбивались в кучу, чтобы не замерзнуть до смерти. – Она улыбнулась. – Мне всегда трудно было представить эту картину. Сотня здоровенных потных парней с нелепыми усами, какие носили тогда все мужчины, – видела старинные полотна? Могу представить, какая стояла вонь.
Бобби слабо хихикнула. Подобрав ноги, она уселась на землю рядом с тюфяком, и Винтер обняла ее за плечи.
– Заметь, – сказала она, – я вовсе не считаю, что от меня сейчас пахнет хоть чуточку приятней.
– И от меня, – прошептала Бобби. – Я бы душу продала, только бы принять ванну!
– Горячую ванну, о да! – мечтательно подхватила Винтер. – Тебе когда-нибудь доводилось дежурить в купальне «тюрьмы»?
Бобби скривилась:
– Постоянно. Мы терпеть не могли этого дежурства. Драишь плитки, драишь…
– Со временем я стала ждать его с нетерпением. – После того как Джейн посвятила ее в радости непослушания. – Понимаешь, никто не проверяет, чем ты там занимаешься, а дверь можно запереть изнутри. Я готовила горячую воду с мылом, для запаха, потом наполняла какую-нибудь ванну и отмокала в ней часами.
– Правда? – Бобби хихикнула. – И тебя ни разу не поймали?
– Ни разу. Директриса Дальгрен как-то похвалила меня за внимание к деталям. – Винтер сжала плечо девушки. – Ложись, я подвинусь.
Тюфяк был довольно узкий, и Винтер пришлось уступить большую его часть Бобби, но ее это устраивало. И так в самом деле было теплее, особенно когда Винтер укрыла их обеих тонким одеялом. Бобби лежала, напрягшись всем телом, как тетива, и до сих пор то и дело начинала дрожать. Винтер взяла ее ладони в свои – руки у Бобби были как ледышки.
Некоторое время они лежали молча. Мало-помалу Бобби, согретая чужим теплом, расслабилась, обмякла – так разжимается судорожно стиснутый кулак. Винтер позволила себе закрыть глаза и обнаружила, что начинает засыпать.
«Интересно, что скажут солдаты, когда обнаружат нас утром?» – Винтер попыталась ощутить беспокойство при этой мысли – не вышло.
– Винтер? – окликнула Бобби. – Можно тебя кое о чем спросить?
– Только если мне тоже можно будет кое о чем спросить тебя.
