Их одержимость зажгла не только наш род, Ликастею, но и Фемискиру, и Кадисию, и Титанию, и прочие роды до самых Железных гор и Пояса бурь. Сердца старших женщин наполнялись гордостью, когда долины дрожали от топота копыт, а юные девы осваивали великое искусство войны.
Но дарования Антиопы не ограничивались доблестью: в равной мере она обладала талантами полководца и политика. Именно ей удалось убедить наших старейшин отказаться от поединков, в которых воительницы гибнут в череде разрозненных схваток, и сокрушать врага массированной атакой конницы. Она ратовала за возрождение древних обычаев, но, когда того требовали интересы дела, не чуралась новизны. По её наущению конных лучниц разделили на группы, отряды и крылья, с собственными командирами, но под единым управлением. Она возродила умение атаковать лавой и ввела боевое построение под названием «грудь и рога».
Антиопа приказала изготовить под свою руку невиданное доселе метательное копьё, имевшее металлический наконечник и утяжелённое железной сердцевиной. Для обычного броска это оружие было слишком тяжёлым, однако специальное рычажное устройство позволяло метать его даже на всём скаку, значительно увеличивая поражающую силу.
К подпруге своей лошади Антиопа прикрепила ремённые петли для упора стоп. Это позволяло ей приподниматься во время скачки в седле, чтобы, обрушивая на врага удар, вкладывать в него вес своего тела. В семнадцать лет она могла расщепить сосну обхватом примерно в мужское бедро, а в двадцать четыре, ко времени возведения в сан военной царицы, носила на копье скальпы девяти врагов, поверженных ею в степи в схватках один на один.
Мы были уверены в том, что, если любые захватчики, будь то сыновья Геракла или подражатели, завидующие его славе, явятся в наши степи, их не спасут ни железо панцирей, ни бронза щитов, ни силы самого ада.
Время шло, и те, к чьему приходу мы готовились, предстали перед нами. Их привёл Тесей, правитель Афин.
Рождённая на свет во дни славы Геракла, я выросла и стала воительницей в то время, когда на боевую стезю вступило другое поколение, поколение Тесея. Элевтере в ту пору минуло двадцать два, и она командовала крылом. Мне было девятнадцать. Я была ей возлюбленной и другом.
Книга вторая АДСКАЯ РЕКА
Глава 5
ЖЕЛЕЗНЫЕ ФАЛАНГИ
ВОСПОМИНАНИЯ ТИОНЫ
Внутри носовой части корабля, там, где балка водореза крепится к переднему брусу кильсона, находится тесная каморка для хранения парусов, именуемая ещё и чуланом для гирлянд, поскольку именно туда при отплытии жрецы помещают освящённые ветви мирта и рябины, дары Посейдону и дочерям Протея.
Коли опасность грозит на суровых солёных просторах,
К берегу, к дому родному скорей разверни ты кормило,
Дабы не сбиться с пути и не сгинуть в волнах безвозвратно.
Тот самый чулан и стал моим прибежищем, когда наша эскадра отправилась в погоню за Селеной. Моряки считают присутствие женщины на корабле дурной приметой, и хотя мой отец с Дамоном не допускали никаких оскорбительных выпадов в мой адрес, я сама была заинтересована в том, чтобы не мозолить матросам глаза. Чуланчик, укромное местечко, где пахло отбелённым полотном и миртовыми венками, как нельзя лучше подходил мне в качестве убежища, и неудивительно, что, забравшись туда впервые, я тут же удобно устроилась на сложенных парусах и забылась крепким девичьим сном.
Кораблей, как я говорила, было четыре: «Феано», «Эвплоя», «Херсонес» и «Протагония». Изначально беспалубные, они получили дощатые настилы в центральной части, где разместились стойла для лошадей. На борту каждого находились по тридцать четыре рядовых воина, пехотный командир, два бойца-конюха для присмотра за лошадьми, младший командир конницы, а также капитан и кормчий. За вёсла брались не только простые воины, но даже высшие командиры, включая командовавшего всей эскадрой царевича Аттика.
Предполагалось, что путь до страны амазонок займёт около шестидесяти дней, причём нашим кораблям предстояло пройти водами, где доселе не доводилось плавать никому из эллинов, кроме Ясона, Геракла и, разумеется, самого Тесея, совершившего подобное плавание около двадцати лет назад. Места эти находились вдали от цивилизованного мира, и люди полагали, что тамошние дикари не ведают законов, не испытывают почтения к небесам и даже не слышали о существовании Зевса.
Они боялись неизвестности, а я, со своей стороны, боялась моря. Его безбрежность устрашала меня, да и качка сказывалась на самочувствии не лучшим образом. Меня выворачивало наизнанку, и даже когда корабль причаливал к берегу и мы проводили ночь на твёрдой земле, мне чудилось, будто она по-прежнему колышется. Несчастная, словно предназначенное к закланию жертвенное животное, я куталась в руно под боком у отца, скучая по дому, матушке, по своей постели и не колеблющейся земле.
На четвёртую ночь мне приснился сон.
Я находилась дома, но оказалась почему-то запертой в тесном матушкином чулане. Она быстро явилась на мой испуганный крик и принялась стучать по дверце, стараясь высвободить заевший засов. Поняв, что мне пришли на помощь, я испытала огромное облегчение. Я потянулась к двери, намереваясь броситься в матушкины объятия, и заморгала, проснувшись.
Оказалось, что моя щека прижималась не к дощатой двери матушкиного чуланчика, а к влажным доскам корабельного кильсона и с той стороны по доскам стучала не ладонь матери, а волнующееся море. Волнение усилилось, корабль качало и вертело. Мне снова стало плохо, желудок скрутило узлом. Буря разыгралась не на шутку. Через щель я видела, как паруса туго натянуты ветром. Мне хотелось вновь спрятаться в беспамятство. Когда я очнулась в следующий раз, волнение на море ещё более усилилось.
Могучие волны поднимали корабль на дыбы. Небо приобрело свинцовый оттенок, порывистый ветер гнал по нему мрачные тучи. Неистовые дождевые потоки хлестали, словно плети. Парус убрали — сначала до четверти, потом до одной восьмой площади, но и оставшийся лоскут гнал корабль по морю, словно бешеный скакун колесницу.
Но то было только начало. Один миг — и небо почернело, всех нас пробрало холодом, и над морем разразился настоящий шторм, заставлявший вспомнить о гневе богов. Если раньше корабль подпрыгивал на волнах, то теперь зарывался в воду. Он нырял в провалы между вздымавшимися валами, грозившими обрушиться на нас и разнести судёнышко в щепки. Разинув рот, я в изумлении и ужасе таращилась на эти водяные горы.
Меня снова затошнило, и я, прижавшись ладонями к дереву футокса, напряглась, чтобы не опорожнить желудок прямо на парусину. Как может эта посудина из рангоутного дерева выстоять против такой тряски? Кто-то из команды, сбитый с ног, ударился о стенку каморки, и я взмолилась богам, чтобы они спасли меня, ради моего будущего мужа и будущих детей.
