Когда прибыли корабли Тесея, подруги охотились на каменных козлов — животных весьма осторожных и добываемых лишь ценой нелёгких трудов — высоко в горах, у самой верхней кромки распространения лесов. Выслеживая такую добычу — а это продолжается не один день, — охотницы привыкают соблюдать полную тишину, однако в ту ночь Элевтера внезапно вскочила с громким, испуганным криком. Подруга в растерянности устремилась к ней, ибо никогда прежде ничего подобного с Элевтерой не случалось. Учитывая то, как далеко разносятся звуки в горах, можно было считать, что этот возглас положил конец всей охоте.
— Я убила тебя, Антиопа.
Так сказала Элевтера, пересказывая свой сон, и когда я даже сейчас, по прошествии столь долгого времени, повторяю эти слова, по моей коже пробегают мурашки.
— Мы, то есть я и другие охотницы, — продолжала Элевтера, — обогнули пик и вышли к уступу, на который, по нашим предположениям, загнали добычу. Пора было выскакивать из укрытия и стрелять, но вместо лука у меня было лишь метательное копьё с железным наконечником. Издав охотничий клич, мы бросились вперёд, и тут оказалось, что на месте добычи находишься ты, Антиопа. Правда, ты предстала перед нами в облике белой каменной козы, но это не помешало мне узнать тебя, а тебе — меня. Ты бросилась на нас, но не уставив рога, как это принято у каменных коз, а выпрямившись, грудью вперёд. Я ещё колебалась и, кажется, могла бы сдержаться, однако, словно подталкиваемая каким-то демоном, размахнулась и пронзила тебя насквозь. Ты рухнула как подкошенная, окрасив скалу кровью.
Антиопа принялась успокаивать возлюбленную, но Элевтера была безутешна.
— Хуже того, — продолжала она, — совершив это, я ощутила радость. Подъём такой силы, какого не испытывала никогда прежде.
Охота, так или иначе, была сорвана, поэтому подругам не оставалось ничего другого, кроме как вернуться домой.
Афиняне прибыли к Курганному городу десятью днями раньше, причём их появление стало для многих из нас настоящим потрясением. Дело в том, что в глазах наших соплеменниц море является божеством, внушающим трепет.
Многие из тал Кирте просто не могли представить себе, что где-то за морем существует страна, откуда прибыли и куда уйдут эти чужеземцы: в их понимании афиняне вышли прямо из волн, прибыв из Ниоткуда, из Пустоты, сущей там, где диск океана встречается с небесным сводом.
Слово, обозначающее в нашем языке новизну, «нетом», или «новая вещь», одновременно обозначает и зло. Это не удивительно, ибо обычаи свободного народа остаются неизменными с сотворения мира и наши соплеменницы полагают, что всё чуждое, проникающее в их мир извне, не может не быть вредоносным, губительным, таящим в себе угрозу ниспровержения общественных устоев. О том, что эллины именуют «законами» или «традициями», свободный народ говорит: «ритен аннэ», «принятое у нас» или «исконно принятое». Всякая новизна опасна для «исконно принятого», ибо, меняясь, мы перестаём быть самими собой, такими, какие мы есть и какими хотим остаться.
По возвращении к Курганному городу Антиопа и охотницы обнаружили, что их соплеменницы в великом множестве толпятся у берега, глазея на чужестранцев и их корабли. Они тоже направились туда; я, младшая в отряде, держалась у плеча Элевтеры. Увидев корабли, та вымолвила одно единственное слово:
— «Нетом». Зло.
Элевтера с первого взгляда признала в этих пришельцах врагов. Однако лишения, выпавшие на их долю во время плавания, и то, с каким мужеством и упорством сносили они все невзгоды, пробуждали к ним скорее сочувствие, чем ненависть. Все они были измождены и устали, страдали от ран, иные метались в лихорадке.
В последующие месяцы мне довелось лучше узнать характер Тесея и понять, что этот человек не стал бы пытаться извлечь выгоду из бедственного положения своих товарищей. Он этого и не сделал, а напротив, установил для соратников строгий карантин. Как я уже говорила, то было время «Саураса», Великого Сбора, и равнину на много стадиев покрывали шатры племён тал Кирте, торговцев, пастухов, ловцов выгоды и искателей любви.
Во избежание недоразумений Тесей приказал своим людям держаться в стороне, не смешиваясь с многолюдной толпой, и это пошло эллинам на пользу. Их было немного, и они могли просто затеряться в многолюдстве праздника. Держась в стороне, молодые эллины, напротив, обращали на себя внимание, ибо своим поведением они резко отличались от грубых, неотёсанных, вечно пьяных мужчин из знакомых нам варварских племён. Стоит ли удивляться тому, что наши девы не остались к ним равнодушными!
Эллины притягивали нас, как цветы притягивают пчёл, и я не избежала подобной участи. Страсть к юному красавцу, которого я впервые увидела на прибрежной полосе у Ореховой Кручи, поразила меня, словно стрела. В детстве, во время обучения в Синопе, меня заставляли учить эллинские любовные стихи, к которым, как и к их авторам, я в ту пору испытывала глубочайшее отвращение. Но теперь в один миг всё изменилось: я поняла тех, кто воспевал страсть и возлюбленных, ибо сама оказалась беспомощной пленницей Эроса.
О, Дамон!
Дамон!
Когда я узнала его имя, моё естество наполнилось головокружительной радостью. Тысячу раз на дню повторяла я его и про себя, и вслух, словно эти звуки, подобно магическому заклинанию, могли привлечь ко мне его самого.
Правда, любовное ослепление соседствовало в моей душе с величайшим презрением к себе. Я не только вновь и вновь твердила имя возлюбленного, но с той же силой укоряла себя за слабость и неспособность противиться безумию. Увы, осознание собственного безрассудства отнюдь не помогает совладать с ним. Чувство овладело мною безраздельно. Когда Скайлея и Алкиппа, командовавшие моим отрядом, направили меня в лагерь эллинов в качестве переводчицы, сердце моё едва не разорвалось от счастья. Но и от ужаса.
А что, если Эрос разлучит меня с моими сёстрами?
А не противоречит ли любовь к мужчине данным мною воинским обетам?
Со всеми своими страхами и сомнениями я обратилась к Антиопе, полагая, что та выслушает меня непредвзято и выскажется по поводу охватившего меня помрачения рассудка разумно и взвешенно. Элевтера, понятное дело, разнесла бы меня в пух и прах, а вот Антиопа была старше меня на восемь лет и казалась мудрой, как Сфинкс. И вот, когда я рассказала ей о своём чувстве, она сказала, что противиться ему не стоит.
— Но как быть, если страсть заставит меня забыть о наших обычаях и своём долге? — спросила я, затронув вопрос, тревоживший меня больше всего.
Антиопа стиснула зубы, и я решила, что она приняла мою беду слишком близко к сердцу. Лишь потом, по прошествии времени, мне стало ясно: ей и самой с трудом удавалось сохранить невозмутимый вид.
— Селена, — сказала она наконец, — любовь — это божество, перед велением которого не устоять никому. Говорят, даже бессмертные покоряются воле Эроса.
— Но только не ты, Антиопа. Уж ты-то никогда не уступила бы столь низменным и постыдным чувствам, как те, которые терзают сейчас моё сердце.
