Если до недавнего времени амазонки были щедры на слова, то теперь, напротив, сделались чрезвычайно скупы и обменивались по большей части взглядами и жестами. Тоже, надо заметить, весьма сдержанными.
Среди наших воинов у амазонок появились подражатели. Некоторые принялись убирать волосы на их манер, а иные даже наносить шрамы на тело, но Тесей счёл необходимым запретить подобное варварство, а несколько афинян, ослушавшихся его, понесли примерное наказание.
К вечеру четвёртого дня мы наткнулись на кострище с остатками скифской трапезы: убегающий враг уже не охотился, но, торопясь уйти от преследования, стал убивать и есть угнанных коней. Амазонки, в свою очередь, увеличили численность высылавшихся вперёд патрулей. Выезжали уже не по две-три, а по пять-шесть, причём не юные девочки, а полноправные воительницы.
Мы с Элиасом ехали впереди эллинского отряда, в авангарде, которым командовал Петей, но, как ни спешили, угнаться за передовыми разъездами амазонок нам не удалось. Не только мы сами, но и наши кони выбились из сил и нуждались в отдыхе и воде. Найдя овраг, песок на дне которого показался нам влажным, мы принялись рыть и смогли в конце концов докопаться до воды. И вот, в тот самый момент, когда наши воины начали поить коней, из темноты появилась всадница.
Не уверенная в том, что не нарвалась на врагов, она осадила коня на расстоянии, а когда мы замахали руками и закричали по-эллински, с её уст сорвался крик скорби. Подняв копьё, она указала на север с таким видом, будто там находилось или происходило нечто ужасное. Затем она развернулась и ускакала в том направлении.
На рассвете наши лошади могли продолжить путь, и мы двинулись по следу этой амазонки. Наш авангард по-прежнему опережал основные силы; туча пыли поднималась к небу стадиях в шестидесяти позади нас. Следуя по отпечаткам копыт, мы перевалили через гребень холма и спустились к изгибу высохшего речного ложа, окаймлённого отвесными меловыми утёсами. И тут нашим взорам предстала сцена, которую никто из нас не забудет до конца своих дней.
Поначалу казалось, будто по бывшей речной пойме прошёлся, оставив после себя кострища и угольные ямы, бушующий вал пожара. Потом стало ясно, что обгорели и обуглились не кусты и стволы деревьев, а человеческие тела. Тела молодых девушек... Самые отважные из нас не по приказу командира, а добровольно спешились и, отводя глаза, ибо зрелище было слишком ужасным, пешком направились к месту страшной расправы. Под утёсом были выложены кольцом трупы пятидесяти семи лошадей, выпотрошенные и обезглавленные, и рядом с каждым находилось кострище, угли и пепел, в которые превратилась плоть всадницы. Черепов не осталось, их убийцы забрали с собой. В центре же этого адского круга на сколоченном из досок кресте висело вверх ногами ещё одно девичье тело, распятое и тоже обезглавленное. Плоть её сохранила следы ритуальных пыток, жестоких и изощрённых. Всё увиденное однозначно говорило о том, что девушки были не просто убиты, а принесены в жертву в соответствии с кошмарным дикарским обрядом.
Мы узнали распятую. То была Аэлла, Маленький Вихрь, подруга по триконе Элевтеры и Селены, всадница, совсем недавно выигравшая гонку за луговой тетёркой.
Кости сожжённых девушек были раздроблены, а кое-где истолчены в прах копытами коней их убийц. Место злодеяния, истоптанное ногами и копытами, сохранило множество зловещих символов и знаков, связанных с жестоким обрядом.
Вскоре подоспели основные силы: сначала авангард, потом — сотня за сотней — остальные. По мере того как подтягивались новые подразделения, сцена оплакивания повторялась, столь же горестная и душераздирающая. Некоторые амазонки насквозь пронзали себе ладони наконечниками стрел, другие полосовали ножами головы, так что их волосы и лица окрашивались кровью. Лошадям в знак скорби обрезали хвосты и гривы. В отчаянии женщины наносили себе раны ножами или острыми камнями, отрезали мочки ушей, посыпали плечи и головы пеплом, в который обратились тела их сестёр, Многие, совсем потеряв рассудок, бились о каменистую землю, катались по кострищам, рвали на себе волосы. Покрытые липкой кровью, сажей, меловой пылью, они, особенно с наступлением темноты, стали похожими на демонов ада. На моих глазах одна воительница взбежала по отвесному утёсу и бросилась вниз с высоты, наверное, сорока локтей. Сила удара о землю была ужасна, но она, поднявшись, вновь и вновь взбегала на крутой склон и повторяла падение, издавая невыносимые для слуха вопли.
В какой-то момент я наткнулся на Селену. Она изрезала себя ножом так, что лицо её покрыла кровавая маска, в глазах же амазонки я узрел не человека и даже не зверя, но стихию, столь же непостижимую для разума, как огонь.
Из темноты появилась Элевтера. Аэлла была её ученицей, младшей из её третьей триконы. Как раз в это время другие воительницы собирались снять истерзанное тело с креста, но, когда подъехала Элевтера, отступили. Остановив коня у подножия креста, Элевтера замерла в молчании и так, неподвижно, провела всю ночь.
Потом нам объяснили, что столь жестокое надругательство над погибшими (скифы не только оскальпировали и обезглавили их, но и перемешали лопатой останки, чтобы ни одна не получила отдельной могилы) было совершено для того, чтобы их жертвы не смогли обрести себя в загробном мире, но навеки были обречены на ужасающие страдания в сумрачной юдоли.
Оплакивание продолжалось всю ночь, и я могу с уверенностью сказать, что ни один из эллинских обрядов не способен сравниться с амазонскими по выразительности и накалу чувств. Не в силах выносить это зрелище, я отыскал брата и Филиппа.
Вместе мы удалились от места скорби на такое расстояние, где вопли и стенания уже не терзали наш слух, и там, к своему удивлению, увидели одинокого всадника, неподвижно застывшего под луной.
То был Тесей.
Узнав нас, он жестом подозвал нас к себе, а когда мы приблизились, тихо сказал:
— Они призывают Ненависть.
Сначала я не понял, что он имеет в виду, но потом внимательнее прислушался к звукам, доносившимся издалека, с места расправы. Ярость в голосах воительниц начинала пересиливать печаль. Амазонки взывали к грозным и мстительным божествам, Гекате и Немезиде, Дочерям Ночи и к Артемиде Безжалостной, к фригийской Кибеле, Великой Матери Сущего, к Деметре и Черной Персефоне, владычице царства Аида. Мольбы эти возносились к ночным небесам, словно исполненный ярости, кровожадный, первобытный вой, и волки пустыни, словно почуяв родство с этими пламенными душами, отзывались им из тьмы.
— Что скажете, братья? — спросил царь Афин голосом сухим, как степная пыль.
Мы повернулись к нему. В лунном свете лицо Тесея казалось серым, а черты его искажало такое горе, какого мне не случалось видеть у нашего царя ни до того, ни после этих дней.
Подняв свою плеть и указав в сторону места устрашающей тризны, он промолвил:
— Раньше, тысячу столетий назад, так жили все люди.
Глава 17
РЕЗНЯ НА ИССОХШИХ ХОЛМАХ
Великая река Танаис служит границей между Европой и Азией. Её ширина у ближайшего брода — того, куда должен был устремиться Боргес со своими скифами, — составляет двести локтей. Именно там амазонки и обрушились на своего врага, осуществив жестокую, но святую месть.
