Скрепя сердце я всё-таки явилась в указанное место, где Антиопа дожидалась меня, спешившись неподалёку от своего Хлебокрада. Никогда прежде мне не случалось видеть этого коня таким несчастным.
Ранее он звался Громом и считался лучшим боевым скакуном во всей северной степи, однако отличался столь вороватым и драчливым нравом, что старейшины вынуждены были потребовать от Антиопы, чтобы она призвала его к порядку. Защищая своего любимца, она сравнила его с лагерной козой, которая и рада бы щипать травку на воле, но раз уж ей приходится торчать в лагере, среди людей, то она волей-неволей таскает у них снедь. Козе ведь не объяснишь, что своё, а что чужое. Совет племени выслушал это со смехом и постановил, что коня Антиопа, так и быть, может сохранить, но вот гордое имя Гром ему придётся сменить на насмешливое Хлебокрад. Впрочем, дурацкая кличка отнюдь не помешала Хлебокраду по-прежнему славиться своей удалью.
И вот теперь этот скакун, некогда верный друг Антиопы, стоял в стороне от неё, никак не откликаясь на её зов. Мне стало понятно, почему низложенная предводительница попросила меня привести ей четырёх лошадей: Хлебокрад упорно отказывался подпускать её к себе ближе чем на три шага. Жестом Антиопа велела мне подать ей моего Рассвета, бывшего и её другом тоже, а потом и остальных приведённых мною и знакомых ей животных. Увы, ни одна лошадь не позволяла бывшей царице сесть на себя без принуждения и не выполняла ни одной её команды, не подтверждённой арапником. Антиопа напрочь лишилась своей гиппеи, того особого дара, который делает степных кочевниц несравненными всадницами.
Утрата гиппеи, страшная для кочевника сама по себе, знаменовала, кроме того, гнев небес, являясь несомненным признаком того, что высшие силы лишили своей благосклонности амазонку, провинившуюся перед ними и народом.
Антиопе не оставалось ничего другого, как склониться перед этим суровым приговором. Приказав мне по возвращении в лагерь сообщить сёстрам о приговоре, вынесенном ей матерью-Кобылицей, Антиопа сказала, что звание военной царицы должно перейти к Элевтере как старшей в её высшей триконе. Сама же она удалится в горы, дабы провести ночь в посте и молитвах.
Я спросила её, вернётся ли она.
Ответом мне было молчание.
Я проводила её взглядом. То было печальное зрелище: тягостно видеть воительницу из свободного народа, вынужденную править своим конём с помощью шенкелей и плети. Антиопа и Хлебокрад, всегда воспринимавшиеся мною как единое целое, разделились и разъединились, что не могло не наполнить моё сердце горечью и страхом.
По возвращении в лагерь я передала Элевтере полученный от Антиопы царский пояс, и та обвязала им свою талию, чем обозначила формальное принятие на себя обязанностей военной царицы. Для Антиопы, по предложению новой царицы, исполнили песнь нижнего мира, что означало: войско прощается со смещённой царицей как с умершей. Иными словами, Антиопе предоставлялось право снять с себя бремя позора, покончив с собой.
К моему стыду, я ничего не возразила. В защиту Антиопы у меня не нашлось ни слова, её отлучение и изгнание приветствовалось мною, как и всеми остальными. Моя кровь всё ещё бурлила от восторга по поводу возвышения Элевтеры и предвкушения возможности обрести счастье в объятиях Дамона.
В тот же вечер я явилась к нему в лагерь эллинов и похвасталась перед ним четырьмя свисавшими с древка моего копья боевыми трофеями. К величайшему моему удивлению, он не только не пожелал разделить мою радость, но выразил негодование и отвращение. Меня это повергло в ярость. Я оскорбила его и ускакала прочь, по щекам моим текли горючие слёзы.
На этом всё не закончилось. К разочарованию и ужасу, не только моему, но и многих моих соотечественниц, подавляющее большинство афинян отреагировали на всё, что сопутствовало нашей победе, точно так же, как Дамон. Эллины отдалились от нас и теперь взирали с осуждением и опаской на тех самых дев, которые ещё недавно повергали их в неописуемый восторг. Мне довелось стать свидетельницей стычки между недавними возлюбленными: Главка Сероглазая швырнула свой амулет из слоновой кости в лицо недавнему возлюбленному с презрительными словами:
— Что с тобой стало, несчастный? Твой бычий фаллос обвис, словно вялый червяк! Не напялить ли тебе женскую юбку?
Трудно сказать, у скольких тал Кирте имелись любовники среди эллинов, ибо до похода эти союзы не бросались в глаза, а теперь многие из них стали известны лишь благодаря многочисленным разрывам. На афинян внезапно напал недуг, известный пребывающим в долгом плавании мореходам, — тоска по дому. Если недавно они и слышать не хотели о возвращении, то теперь им не терпелось увидеть родное небо. Если недавно их было бы не загнать на корабли и силой, то теперь Тесей понимал: либо он начнёт готовиться к возвращению, либо его люди взбунтуются.
Что касается Антиопы, то о ней забыли — или сделали вид, что забыли, как будто её никогда не существовало. Никто не спрашивал о ней, никто не вспоминал изгнанницу даже словом. Когда войско выступило в обратный путь, место царицы в голове колонны заняла Элевтера; на стоянках новая предводительница пользовалась царским шатром.
Переход власти осуществился спокойно, без какого-либо брожения умов и малейших признаков недовольства. Так, во всяком случае, всё выглядело внешне. Под спудом же скрывались неуверенность и нервозность. Свободный народ стал не тем, каким был при Антиопе. Сердца почему-то уже не пели, и даже солнечный свет больше не наполнял день сочными красками.
При этом нельзя не признать, что Элевтера в полной мере обладала качествами, необходимыми военной царице; мирные же вопросы по-прежнему находились в ведении премудрой Ипполиты. Ни та, ни другая не желали политических осложнений, особенно Элевтера, которая без промедления разослала гонцов к массагетам, тиссагетам, халибам и скифам Медной реки, призвав их к Курганному городу на Великий совет.
Элевтера уже вынашивала планы новых союзов и новой войны, которая должна была закрепить успех, достигнутый разгромом Боргеса и скифов Железных гор. Но при всей бешеной энергии Элевтеры, при всём опыте и всей практической смётке Ипполиты чего-то этой паре недоставало. Как ни крути, а выходило, что, оставшись без Антиопы, народ лишился чего-то пусть неуловимого, но очень важного.
Возможно, чувствовала это я одна. На протяжении всего пути я шарила взглядом по склонам, надеясь увидеть одинокую всадницу, но день проходил за днём, а Антиопа не показывалась. В отличие от погони, возвращение было неспешным: лошадям дали возможность вдоволь пощипать травки и восстановить силы.
Кроме меня, судьбой Антиопы интересовался лишь один человек — Тесей. Хотя он ни разу не приблизился ко мне, я заметила, что и он изо дня в день не устаёт осматривать северные склоны. На рассвете и на закате солнца, в те часы, когда в степи видно дальше всего, он напрягал зрение, всматриваясь вдаль. Обычно царь Афин держался в стороне от колонны, часто на расстоянии двадцати — двадцати пяти стадиев, а когда колонна останавливалась, поднимался на самый высокий холм и оставался там, пока войско не трогалось в путь снова. Я знала, что его появление, как и предсказывала Элевтера, принесло свободному народу зло, однако не могла не испытывать к нему сострадания. Тесей любил Антиопу. Это было ясно как день.
