— Не хочешь его подержать, Дамон?
Я смутился и отказался, сославшись на то, что, будучи холостяком, к детям не привык, а ручищи у меня грубые и неуклюжие.
— Ты ненавидишь меня, Дамон? — прозвучал неожиданный вопрос. — Меня ненавидят многие. И твои соотечественники, и мои. Лучше бы мне умереть, чем навлечь такие несчастья на оба народа.
Антиопа протянула мне младенца, и я с робостью принял его на руки. Внизу застучали копыта: отъехали гонцы. Пройдя по ковру с разбросанными игрушками, царица подошла к ограждению галереи. Я последовал за ней.
— Ты считаешь себя другом Афин, Дамон?
Она имела в виду — другом Тесея.
— Несомненно! — заявил я.
— Ты плавал с ним к Амазонскому морю и был соратником в его трудах. Ты любишь его?
Запинаясь, я пробормотал что-то неразборчивое.
— А я люблю, — твёрдо произнесла она. — Раньше я и представить себе не могла, что способна так любить мужчину. Больше, чем свою родину, чем свой народ, чем своего ребёнка, плоть от моей плоти.
Она бросила взгляд вниз, на Полукольцо, где вовсю шли работы и где, возможно, и сейчас трудился Тесей.
— Когда я покидала ради него свою страну, я считала его великим человеком. Но теперь, узнав его так, как может узнать человека только жена и друг, я понимаю, что недооценивала своего возлюбленного. Великие цари были и до него, но они властвовали с помощью силы; он же управляет силой разума. Кто выказывал такое величие сердца? Тесей осмелился возжелать того, чего не пытались содеять даже боги: возвысить человеческий род. Одарить каждого человека осознанием собственного достоинства, независимости и возможности выбирать собственную судьбу. Превратить государство в сообщество равных, а не в орудие угнетения слабых сильными. Препон на этом пути не счесть, как не счесть и его противников. Среди таковых и его собственная натура. Ведь он — воин, герой, и привычка решать вопросы с помощью силы у него в крови. Многие, как, может быть, и ты, Дамон, не одобряют того, что происходит сейчас в Афинах. Но это — великие перемены, и если они не увенчаются успехом, то ничего подобного может уже не повториться нигде. Но и этого мало: нечто совершенно новое возникло и в отношениях между мужчиной и женщиной, между ним и мною. Я знаю это точно, ибо многие, очень многие ненавидят это не меньше, чем политические преобразования. Возможно, такие отношения есть будущее человечества, но сейчас этому должен прийти конец. Причём положен он будет моими руками.
Я покачал головой, ибо ничего не понимал.
— Мои соплеменницы явились за мной, и я должна отправиться к ним. Живой или мёртвой, они всё равно меня заполучат.
Вернувшись в нишу, где в сумраке виднелись очертания сундука, Антиопа отомкнула его ключом, висевшим у неё на шее, и вынула «пелекус», ту самую двойную секиру, которой в Курганном городе убила скифского царевича Арзакеса.
— Эту войну может остановить только одно — смерть Элевтеры, — продолжила Антиопа. — Она являет собой душу вторжения, и если её не станет, все орды востока уберутся домой.
Царица пристально посмотрела на меня и отвела глаза.
— Однако кто может потягаться с этой величайшей из воительниц? Не Тесей, при всей его силе и доблести. Элевтера слишком быстра для него. Она не подпустит его близко. Да если бы и подпустила, ему не сравниться с нею в ловкости и в искусстве владения оружием. Один на один он её не одолеет, а гордость не позволит ему сразиться с ней иначе, как в поединке.
Всё это время Антиопа говорила, не глядя в мою сторону, и сейчас её слова казались обращёнными не ко мне, а к какому-то невидимому собеседнику, в то время как сам я рассматривался в качестве немого свидетеля их разговора.
— Лишь один боец равен Элевтере.
Она имела в виду себя.
— Да, мой муж запретил мне даже думать о чём-либо подобном. Он взял с меня слово никогда не заговаривать на сей счёт, пусть даже падёт город, а он сам погибнет от рук моих сестёр.
Теперь наконец амазонка повернулась ко мне:
— Ты знаешь, зачем я позвала тебя, Дамон?
Я не знал.
Она подняла «пелекус», вложенный в чехол из пропитанной маслом шерсти.
— Ты такого же роста, как я, и твоя туника скроет мои формы. Я уберу волосы, как ты, скрою лицо под наличником твоего шлема и выйду за ворота, к своим сородичам. Ничто меньшее не заставит их удалиться.
Антиопа взглянула мне в глаза и неожиданно промолвила:
— Точнее, я должна бы поступить так, но не могу. Вот какой слабой стала бывшая царица амазонок...
Она печально воззрилась на упрятанную в чехол секиру, острую как бритва и тяжёлую, как двуручный топор дровосека. На моих глазах многие примеривали к руке вес этого оружия, но никто не держал его с такой лёгкостью, как эта амазонка.
Антиопа снова перевела взгляд с оружия на меня.
— Есть ещё один способ положить конец этой войне.
Я ждал.
— Она закончится, если я умру.
Я попросил её не говорить так.
— Если я умру, цель этого вторжения перестанет существовать. Однако я не должна погибнуть от собственной руки, ибо никто из соплеменниц всё равно не поверит в самоубийство и это лишь ещё более распалит гнев нашего народа. Выход один: мне надлежит пасть в бою. В бою против соотечественниц.
Она потянула за ремешок, скреплявший чехол секиры.
— Мой муж предвидел и это и запретил своим людям под каким бы то ни было предлогом вооружать меня для битвы. А знаешь, почему он так поступил?
Я не знал.
— Чтобы уберечь моё сердце, которое, как он считает, будет разбито, если я подниму руку на тех, кто меня любит.
Антиопа вновь вынудила меня встретиться с ней взглядом и добавила:
— Наступит час, Дамон, когда мне придётся нарушить клятву, данную моему возлюбленному, и вооружиться, дабы выступить против собственного народа. Тогда я призову тебя. Ты придёшь?
Должно быть, в моих глазах, как пламя, вспыхнул вопрос, мигом прочтённый Антиопой:
«Почему я? Почему не любой слуга или первый попавшийся воин?»
Нежно, как мать снимает чепчик с кудрей своего младенца, амазонка стянула чехол с двойной секиры.
— Вооружить воительницу тал Кирте может только тот, кто любит её. Вот почему перед тем поединком в Курганном городе я призвала в оруженосцы Селену. И вот почему сейчас я позвала тебя.
При этих словах мой лоб вспыхнул.
— Ты любишь так же, как мы, амазонки. Любовь, которая связывает тебя с Селеной, такова же, как и та, что соединяет меня с царём... и с этим ребёнком.
Антиопа направилась ко мне, и я с потрясением осознал, что всё ещё держу ребёнка на руках. Антиопа поднесла к его личику сверкающее, как зеркало, лезвие секиры, и малыш, радостно гукая, потянулся к нему ручонками. Мать убрала острое железо подальше.
