С тыла волнами накатывали скифы, не только нападавшие с топорами и копьями, но пускавшие в ход здоровенные камни тяжестью до половины таланта. Дикари обеими руками поднимали их над головами и с улюлюканьем швыряли в нашу тыловую шеренгу, на щиты. Когда линия щитов подавалась под этими ударами, дикари прыгали вперёд и, цепляясь за кромки щитов руками, оттягивали их вниз весом своих тел. Многие враги носили накидки из медвежьих и бычьих шкур; рога и оскаленные пасти убитых животных придавали им ещё более свирепый, звероподобный вид. Пытаться разрубить эти заскорузлые шкуры мечом было так же бесполезно, как колотить по ним палкой.
Напор усиливался с каждым мгновением; амазонские стрелы летели так густо, что им уже не было нужды целиться. Случалось, эллины пятились под прикрытием тел тех самых варваров, которые их теснили.
Многие, и свои и чужие, были истыканы стрелами, как швейные подушечки: оперённые древки торчали из кожи щитов, из щелей между пластинами доспехов и из живой плоти. Запинающиеся, шатающиеся люди вырывали их, бросая наземь. Сверху, с высоты в сто двадцать локтей, продолжали валиться камни, расчищая для нас полосу в последние тридцать локтей перед стеной. При падении метательные снаряды разбивались о скальную породу с устрашающим звуком, поднимая тучи пыли. Разлетаясь, они разили людей острыми осколками, словно выпущенными из пращи. Кровь и пыль, грохот и вопли, ржание коней и лязг металла — всё смешалось в этом театре ужаса.
И вот пришло время последнего рывка. Машины Акрополя прекратили обстрел, и остатки нашего воинства устремились вверх по склону. Наша задача состояла в том, чтобы добраться до небольшого, локтей в шестьдесят, участка стены между двумя банями, откуда были сброшены верёвки и спущены лестницы.
Отчасти это удалось, но когда воины из первых рядов начали карабкаться наверх, задние, подгоняемые страхом, стали напирать, браня соотечественников за медлительность. Мы сбились в кучу, словно пчелиный рой. Строй при этом частично нарушился, и в самой гуще наших оказалась кучка скифов, накинувшихся на нас кто с коротким мечом, а кто и с голыми руками. Со всех сторон наседала амазонская кавалерия.
В то время как наши товарищи ползли вверх по лестницам или взбирались по канатам, преследователи стреляли им в спины, а догадавшимся повесить, на манер черепах, щиты на спины, целились в руки и ноги. Тела срывались с лестниц и, пятная кровью камни, скатывались по склону. Признаюсь, оказавшись у подножия лестницы, я, как и многие, истошно орал, торопя тех, кому выпала удача подняться раньше меня. Будь у меня возможность вбуравиться в стену, я сделал бы это с превеликим удовольствием, равно как и поменялся бы местами с каким-нибудь червяком.
Землю под нашими ногами усеивали осколки сброшенных сверху камней. Стоило потерять равновесие и упасть — что в такой давке было совсем немудрено, — как эти осколки врезались в колени и ладони. Липкая кровь мешалась с каменной пылью, так что все мы были перемазаны и разукрашены с головы до ног не хуже преследовавших нас дикарей. Зрелище это было ужасным и не поддающимся описанию: создавалось впечатление, что бьются не люди, но тени и не на земле, а в каком-то забытом солнцем подземном мире.
Натиск на нас возглавила сама Элевтера, сопровождаемая Стратоникой, Скайлеей, Алкиппой, Главкой Сероглазой, Эвандрой, Пантаристой, Эньо, Дейно и Адрастеей. Тесей направил в тыловое прикрытие самых стойких бойцов, но нас осталось слишком мало, и амазонки выскочили к самой стене, уже не стреляя, а орудуя смертоносными боевыми топорами, перерубавшими шеи и отсекавшими руки у самых плеч. Зацепив приставные лестницы привязанными к верёвкам крючьями, они опрокинули их, перебили упавших, а тех, кто ещё не успел добраться до стены, снова оттеснили от неё на открытое пространство. Теперь мы оказались в кольце амазонок, которые, всё прибывая, осыпали стрелами и нас, и воинов на стене. Не было сомнений в том, что наша гибель — вопрос лишь нескольких мгновений.
И тут над криками и воплями, над лязгом и ржанием, над оглушительным шумом битвы возвысился громоподобный голос, какого, наверное, доселе не слышал никто, кроме богов и титанов.
То был Тесей, обративший свой призыв к людям, стоявшим у баллист. Призыв столь же отчаянный, сколь и страшный.
— По нам! — приказал царь, повелевая привести в действие боевые машины, чтобы забросать камнями нас вместе с врагами.
В тот вечер в составе команды, обслуживавшей метательные машины, находился Талое, мой родич по отцу. Впоследствии он рассказывал, что приказ Тесея поверг защитников Акрополя в панику. Сердца их обливались кровью, когда выпущенные ими камни стали падать в самую гущу толпы, разя без разбору и скифов, и амазонок, и афинян. Можете представить себе, каково было друзьям и родичам наблюдать со стен картину страшной гибели эллинов.
По чистой случайности я оказался в мёртвой зоне, куда камни не падали, однако совсем рядом со мной творилось ужасное. Пережив это, человек неспособен остаться прежним. Булыжники весом в два, а то и в три таланта падали в ста двадцати локтях от стены, сотрясая землю и разбрасывая во все стороны осколки размером с человеческую голову. На моих глазах такой обломок ударил в грудь ткача Диогнета, превратив его из человека в кровавое месиво.
Плотность стрельбы была такова, что каждый залп уничтожал всё живое на площади в двадцать квадратных локтей. Но люди стояли даже под этим ужасающим обстрелом: никто не взывал к своим с мольбой прекратить смертоубийство, ибо смирившиеся с мыслью о неминуемой гибели воины хотели забрать с собой в Тартар как можно больше врагов.
Но если внизу все были готовы к смерти, то люди на холме, у машин, испытывали глубочайшее отчаяние. Мало того, что они стреляли по своим; многие не без оснований опасались, что потом это будет поставлено им в вину. По словам Талоса, они понимали, что подобные обвинения будут преследовать их до конца дней. Находились и такие, кто отказывался стрелять, заявляя, что никакие приказы не могут оправдать массовое убийство товарищей. Другие в ответ называли их предателями, утверждая, что спасение отчизны стоит любых жертв и коль скоро царь счёл нужным принести в жертву собственную жизнь, не повиноваться ему может лишь гнусный изменник. Афиняне громогласно оплакивали свою судьбу и призывали богов в свидетели своего нежелания творить то, к чему их вынуждают.
Мало у кого хватало мужества посмотреть вниз, рассказывал мой родич. Заряжающие лишь с плачем и стонами подтаскивали снаряды и отворачивались, когда производился выстрел. Сам Талое видел, что происходило при падении каменного града, и это жуткое зрелище преследовало его потом долгие годы. Другое дело, что он выполнял обязанности наводчика и поэтому обязан был смотреть, куда бьют машины.
Снова и снова обрушивали баллисты вниз свои смертоносные снаряды. Сердца афинян разрывались, но они выполняли приказ своего царя, который был ещё жив и распоряжение которого оставалось в силе. Более того, они принялись стрелять ещё чаще, чтобы, раз уж другого выхода нет, поскорее покончить с этим ужасом. Обороняющиеся подтащили машины с других участков стены. Все, кто умел с ними обращаться, взялись за рычаги. Поднявшиеся на стену женщины подносили камни. Каждый залп вбивал в землю и своих и чужих, размазывая их по склону.
