Филипп, как признался потом он сам, повиновался с такой поспешностью, что Селена лишь опоясалась мечом, латы же и шлем он и его помощник потащили за ней через двор перед храмом Победы, забитый в то время кухонными котлами и подстилками для раненых. Слуга, стоявший у дверей Антиопы, препроводил прибывших в царскую оружейную.
— Ты знаешь эту конуру, Дамон, — рассказывал мне потом Филипп, — там тесно, как в утиной заднице. Места только-только согнуть локоть, даром что там хранится царское оружие и оружие соратников. Оружейник Тесея открыл эту нору и запустил нас внутрь. Единственная лампа страшно чадила и едва разгоняла могильную темень. Воняло маслом, бронзой и потом. Войдя, мы обнаружили внутри саму царицу. Она стояла, поставив ногу на лавку перед стойками для копий. Волосы её были причёсаны и уложены так, как принято у амазонок перед битвой. Рядом, на полке, лежал начищенный шлем. Ноги и плечи Антиопы были обнажены, и при виде их я, признаюсь, вытаращился. Даже у Тесея боевых шрамов меньше. Когда мы вошли, Антиопа воззрилась на нас как командир, раздосадованный медлительностью своих подчинённых. К тому времени она уже надела бронзовые поножи и обулась в толстые кожаные сапоги. «Огнеупорные», как говорят её соотечественницы. Рядом, у стойки, дожидаясь руки оруженосца, который поможет их надеть, были сложены остальные доспехи. Мы с помощником стояли по обе стороны той амазонки, Селены, потому как не знали, с какой целью царица призвала её к себе и как к ней следует относиться: как к пленнице или как к гостье. Я почувствовал, что при виде готовившейся вооружиться царицы Селена вздрогнула. То, что Антиопа вознамерилась принять участие в сражении, было очевидно. Но на чьей стороне? «Оставьте меня! — велела Антиопа. — Уйдите все, кроме Селены». Это было невозможно. «Не имею права, — возразил я, набравшись смелости. — Я не могу нарушить приказ нашего царя». Амазонка даже не глянула на меня. Несомненно, она призвала к себе эту воительницу, чтобы та вооружила её, ведь согласно варварским суевериям такое дело нельзя доверить случайному человеку. «Наш царь Тесей запретил тебе подвергаться опасности», — заявил я, призвав на помощь всю свою храбрость. Только теперь она повернулась ко мне и, встретившись со мной взглядом, сказала: «Если ты, командир, любишь свою родину, собери всех, кого можно, и пусть они построятся во дворе крепости».
— Поверишь ли ты мне, Дамон, — с удивлением повествовал Филипп, — но я просто не мог её ослушаться! Её воля была настолько сильна, что я с поклоном удалился, прежде чем успел сообразить, что делаю. «Подойди, Селена, — услышал я позади голос Антиопы, обратившейся к соотечественнице на своём варварском наречии. — Облачить меня в латы для смертного боя позволено лишь тем, кто меня любит». У входа в арсенал, на лестничной площадке перед подъёмом, есть ниша, где мы с помощником задержались, обдумывая сложившееся положение. Вышло так, что в силу особенностей распространения звука внутри крепости разговор двух амазонок был в этой выемке слышен так же отчётливо, как если бы мы оставались в оружейной рядом с ними.
Итак, Антиопа велела девушке облачить её для боя.
Селена отказалась.
— И тут, Дамон, — рассказывал Филипп, — мне приходится лишь пожалеть о том, что я плохо выучил амазонскую тарабарщину. В дальнейшем эти женщины говорили друг с дружкой очень быстро и к тому же использовали словечки и выражения, понятные лишь в их узком кругу. Но всё же основную суть сказанного царицей я понял. Она заявила, что не намерена стоять и сложа руки смотреть на избиение невинных, — имея, надо полагать, в виду избиение афинских женщин и детей, которое неизбежно воспоследует за завершением строительства дамбы. Селена возразила ей. Суть этих возражений осталась для меня неясной. Могу лишь сказать, что Антиопа отвергла их. «Люди должны запомнить тал Кирте как воительниц, а не как мясников!» Вновь последовал спор, слишком страстный и торопливый, чтобы я мог вникнуть в подробности. Главный довод Антиопы, похоже, сводился к тому, что их народ всё равно погибнет и теперь главное — это погибнуть с честью, оставив по себе добрую память. Селена категорически отказывалась этому верить. «Послушай, что творится за стенами! — восклицала она. — Разве это не крики торжества, знаменующие победу?» — «Скорее вопли плакальщиц! — угрюмо возразила Антиопа и, помолчав, добавила: — Тал Кирте впали в безумие, и отвратить их от безрассудства может лишь одно: если я появлюсь перед ними в доспехах, с оружием и с явным намерением направить это оружие против них. Это разорвёт их сердца, как разрывает твоё, Селена». Антиопа привлекла девушку к себе, и они заговорили жарким шёпотом. Обе всхлипывали. Похоже, Селена, как и я, почувствовала: сейчас именно от неё зависит судьба обоих наших народов. Это бремя казалось ей непосильным. Она не хотела подчиняться, но отказаться у неё не хватило духу. «А теперь, подруга, — промолвила Антиопа, видимо выпрямившись и повернувшись к Селене так, чтобы было удобнее, — помоги мне надеть нагрудник, как ты делала это раньше. Сегодня я должна быть красивой».
Таков был рассказ Филиппа. Очевидно, что Антиопа приказала также облечь в боевую сбрую Хлебокрада и вывести его на межвратную площадь.
Это примечательное место представляет собой просторную площадку между двумя воротами. С обеих сторон её окаймляют галереи, откуда это пространство простреливается лучниками и метателями копий.
Как раз туда, ковыляя и спотыкаясь, отступили под натиском врагов Тесей и его соратники. Валясь с ног, добрался туда и я. Вымотанные до крайности, мы радовались недолгой передышке и готовились снова принять бой, когда, к своему изумлению, увидели облачённую в латы и восседающую на боевом скакуне Антиопу.
Конюх держал в поводу Хлебокрада, что, согласно повелению нашего монарха, являлось преступлением, каравшимся смертью. При виде Тесея паренёк побледнел от страха.
Да и самая внешность нашего царя сейчас способна была устрашить кого угодно. Гребень его шлема был срезан, и взору вместо плюмажа из конского волоса открывалась окровавленная макушка. Кровь забрызгала лицевую пластину. Щит, прикрывавший искалеченную руку и прикреплённый к панцирю бронзовыми обручами, почернел от спёкшейся крови и налипшей пыли. У царя не осталось ни копья, ни дротика, да и его прославленный меч сломался у самой рукояти. С обломка клинка тоже капала кровь. Правой рукой, пальцев которой не было видно из-под намотанной поверх бинтов кожаной повязки, Тесей потянулся к шлему, сдвинул его назад, открыв лицо, утёр с подбородка и губ смешанную с пылью слюну. Глаза его ввалились от усталости и туманились.
Он только сейчас увидел свою супругу верхом на коне, облачённом в боевую сбрую, и, разумеется, тут же понял, что это значит. Из его груди исторгся жуткий стон — стон человека, ощутившего страшное действие безжалостного механизма рока и сознающего, что он собственной рукой привёл в движение эту чудовищную машину.
Мне запомнилось лицо конюха, на котором проступило явное облегчение. Парнишка уразумел, что, будучи лишь орудием судьбы, он слишком ничтожен, чтобы навлечь на себя царский гнев. Очи нашего государя поднялись к небесам, обращаясь к тому, чья воля предопределила происходящее.
На верхних галереях двора теснились лучники и метатели копий, заворожённые зрелищем разворачивавшейся внизу драмы. Они смолкли, тогда как из-за ворот непрерывно доносился грохот и яростные вопли врагов, призывавших к уничтожению Афин и поголовному истреблению афинян.
