Разрешив испанцам войти в город, Мотекусома, которого «гости» удерживали в качестве пленника в его собственном дворце, попытался обратиться к своему народу. Хотя многие подданные в присутствии монарха благоговейно пали ниц, однако нашлись и такие, кто стал насмехаться над правителем, называя того человеком, которого белые люди обратили в женщину, так что теперь он годится только на то, чтобы кормить грудью младенцев и месить маисовую муку! Из толпы полетели камни и стрелы, и Мотекусома упал.
Он был смертельно ранен как душой, так и телом из-за того, как обошёлся с ним его народ, однако и сам понимал, что подвёл своих подданных. Испанцы хотели обработать его раны, но он сорвал с себя повязки, не желая жить опозоренным. На пороге смерти Мотекусома отказался принять христианство, а склонившемуся к нему священнику сказал:
— Мне осталось жить несколько мгновений, и я проживу их, не изменив вере своих предков.
Конкиста была уже несчастьем сама по себе, но следом за ней страну стали сотрясать и другие беды. Прежде всего произошло разрушение самой структуры индейского общества, ибо почти всё, что почиталось незыблемым и несомненным, было попрано победителями. Испанцы напрочь снесли не только языческие храмы, но уничтожили весь старый образ жизни, поскольку практически каждый аспект повседневной жизни индейцев был связан с религией и жречеством, точно так же, как основные вехи существования христианина — рождение, брак, смерть — сопряжены с католической церковью. Испанцы сносили древние храмы и воздвигали христианские церкви и соборы, а место жрецов заняли чужеземные пастыри, говорившие на чужом языке.
Другой страшной катастрофой стали эпидемии чумы, завезённой в Новый Свет испанцами. Ужасные вспышки болезни, от которой плоть индейцев покрывалась нарывами, а внутренности гнили заживо, явились мстительным даром испанского бога. Христианские священники говорили, что эти болезни, поразившие девять из каждых десяти индейцев в Новой Испании (причём продолжалось это в течение нескольких поколений), явились огнём и серой, посланными Господом, покаравшим таким образом нечестивых туземцев за то, что они прозябали в мерзости язычества.
Третьей напастью была ненасытная испанская алчность. Испанский король поделил все самые привлекательные земли Новой Испании на феодальные владения, именуемые еnсоmiendas, причём каждый из конкистадоров получил в подданство рабов-индейцев.
На каком-то этапе разрушения всей структуры их старого общества индейцы утратили национальное самосознание, перестали считать себя великим и могущественным народом.
Теперь я видел, как потомки людей, воздвигнувших некогда грандиозные города, создавших утончённую науку и медицину, сидят с тусклыми глазами перед крытыми соломой хижинами, вороша палками пыль.
67
Матео пришёл к убеждению, что науали вряд ли возглавляет сообщество благородных воителей-Ягуаров.
— Мы следим за ним уже не одну неделю, — заявил picaro. — Если бы этот мошенник что-то затевал, мы бы непременно заметили.
Меня его слова не убедили. По моему разумению, Матео был настроен прекратить слежку за науали, потому что устал и ему наскучила жизнь в захолустье. Между делом мне удалось также вызнать и из-за чего мой друг оказался в неладах с законом. Хосе признался, что в отличие от актёров труппы, главная вина которых заключалась в продаже запрещённых книг, Матео погубила страсть к карточной игре. Однажды, раздосадованный проигрышем, он во всеуслышание обвинил некоего молодого человека в мошенничестве. Были обнажены мечи, и вскоре жизнь покинула этого молодого человека, вытекла на пол трактира вместе с его кровью. Хотя дуэли были официально запрещены, обычно этот запрет игнорировали. Но в данном случае дело замять не удалось: погибший был племянником члена Королевской аудиенции — Верховного суда, который находился в городе Мехико, но имел власть над всей Новой Испанией. По словам Хосе, сунься Матео в столицу, он запросто мог бы угодить на виселицу.
Что касается науали, то я, честно говоря, испытывал к этому малому сильную неприязнь. Сперва он меня чуть не убил, а в другой раз выставил на посмешище — помните ту историю со свиньёй? Кроме того, я просто боялся оплошать с этим заданием, поскольку не знал, как поступит в таком случае дон Хулио. Отправит меня на северные рудники? Сошлёт в ад Филиппин? Или просто прикажет повесить, а потом отрубит мне голову и выставит её на городских воротах в назидание остальным?
Размышляя об этих нежелательных, но, к сожалению, вполне вероятных поворотах судьбы, я чуть было не столкнулся с молодой девушкой, той самой, которую видел накануне с двумя мужчинами, удалившимися потом в джунгли вслед за науали. Она стояла на коленях, собирая ягоды, и я чуть было не налетел на неё.
— Прошу прощения, — сказал я.
Девушка не ответила, но встала с корзинкой ягод и не спеша направилась в чащу леса. Уходя в заросли, она оглянулась, словно приглашая меня последовать за ней. На каменистом берегу реки индейские женщины стирали одежду, а двое мужчин курили трубки и играли в кости рядом с хижиной. Никто, похоже, не обращал на меня особого внимания. Сделав вид, что прогуливаюсь, я шмыгнул в кусты. Минут десять девушка шла по берегу реки. Когда я наконец догнал её, она сидела на большом камне, опустив ноги в воду. Я уселся на соседний камень, сбросил сандалии и тоже опустил ноги в реку.
— Меня зовут Кристо.
— А меня Мария.
Я и сам мог бы догадаться об этом. Имя Мария было самым распространённым христианским именем среди индианок, потому что именно его они чаще всего слышали в церкви. Девушка была года на два помоложе меня, лет пятнадцати или шестнадцати. Мне показалось, что она слегка расстроена.
— У тебя нерадостный вид, muchacha, — промолвил я.
Она была не такой юной, чтобы называть её muchacha, девочка, а сам я слишком молод, чтобы обращаться к ней так, но присутствие симпатичной молодой девушки побуждало меня изображать из себя hombre macho... по крайней мере, таким я был в собственных глазах.
— Через несколько дней я выхожу замуж, — сказала она.
— Ну, так тут радоваться надо. Или тебе не нравится твой будущий муж?
Мария пожала плечами.
— По мне, так он ни хороший, ни плохой. Он обещал обеспечить меня. Меня огорчает вовсе не это. Дело в том, что мой брат и мой дядя оба на редкость безобразны. Мне не повезло так, как некоторым другим девушкам в деревне, у которых в семье есть красивые молодые мужчины.
У меня глаза полезли на лоб.
— А при чём тут твои дядя и брат? Ты же не за них выходишь замуж.
— Конечно нет. Но мой отец умер, и мне придётся заняться ауилнема с ними.
Я чуть было не свалился с камня.
— Что? Ты будешь заниматься ауилнема с родными дядей и братом?!
— Si. У нас в деревне следуют старым обычаям.
— Что-то я не знаю никаких ацтекских обычаев, которые поощряют кровосмешение, — горячо возразил я. — Ацтеки сочли бы это святотатством.
