«Я тоже человек!» — вот слова, которые я произносил в своей жизни много раз.
Сейчас я сижу в мрачной камере, и единственная чадящая свеча образует лишь пятнышко света в непроглядной тьме. Капитан отобрал у меня одежду, дабы даже тогда, когда палачи отдыхают, мои раны продолжали терзать паразиты. О, какие же муки способна измыслить человеческая жестокость! Кажется, если бы палачи содрали с меня шкуру, словно охотники с оленя, я испытывал бы меньшие страдания, чем ныне, когда в открытых ранах копошатся, щиплют окровавленную плоть своими ужасными хоботками многоногие твари.
Моё нагое тело ощущает холод сырого камня, и я непроизвольно дрожу. Пронзающий до мозга костей холод и звуки, издаваемые другими узниками, продолжают поддерживать во мне уверенность в том, что я всё ещё человек. Здесь слишком темно, чтобы видеть их лица, но я физически чувствую страх и боль других узников. Может быть, окажись я в этом застенке случайно, незаслуженно, по жестокой несправедливости, выпавшие на мою долю мучения и жалкое положение узника удручали бы меня более, но я честно признаюсь, что Господь, в несказанной доброте своей, дал мне изведать многое, и, право же, не раз надо мной нависала угроза эшафота. Не сомневаюсь, что вполне заслужил все свои теперешние муки, а может, даже и больше.
Но gracias a Dios
[4], сегодня я король среди узников, ибо у меня есть не только свеча, но перо, бумага и чернила, так что я могу записывать свои мысли. Весьма сомневаюсь, чтобы вице-король выдал мне эту прекрасную бумагу из бескорыстного милосердия, скорее он надеется, что желание излить душу заставит меня доверить бумаге то, что позволит ему узнать тайну, которую его прислужникам не удалось вырвать у меня с помощью страшных пыток. Однако от души надеюсь, что проникнуть в мои тайны вице-королю будет не так-то легко, потому что у меня здесь две чернильницы. В одной и вправду чернила, чёрные, как пауки в этой адской дыре, а в другой — женское материнское молоко.
Вы спросите: Кристо, откуда тут, в застенке, могло взяться материнское молоко?
От Кармелиты, mis amigos
[5]. Прелестная, нежная Кармелита. Я никогда не устремлял на неё взгляд, но уверен, что у этой женщины лицо ангела. И всё же мы с Кармелитой частенько беседуем через трещину в стене между нашими камерами. Бедная нежная сеньорита, её пытали и приговорили к повешению за то, что она вспорола живот soldato, королевскому солдату, который изнасиловал её и не заплатил. Ойе! Бедная Кармелита. Заключённая в темницу лишь за то, что защитила свою собственность от вора, каковое право принадлежит любому торговцу.
Но если несчастная Кармелита и попала сюда из-за мужских пороков, то здесь ей удалось обратить их в свою пользу. Тюремщики, эти carceleros, не упустили возможности по очереди овладеть её телом, а в итоге она понесла и теперь ждёт ребёнка. Ах! Кармелита большая умница — закон запрещает казнить беременную женщину. Эта puta
[6] точно знала, в каком месте у тюремщиков находятся мозги.
Да, я убедился, что сей ангел застенков гораздо умнее меня. Когда я сказал Кармелите, что хочу оставить записи о своём пребывании на земле, но не желаю раскрывать свои секреты вице-королю, она передала в щель между нашими камерами чашку молока, сцеженного из своей груди. И объяснила, что запись, сделанная молоком, станет невидимой, уже когда я буду писать, и останется такой, пока сведущий сообщник не нагреет бумагу, после чего слова появятся снова, словно возрождённые волшебством.
Итак, я буду писать две версии своей жизни: одну — для глаз вице-короля, а другую, собственную эпитафию, — для того, чтобы мои последние слова сохранились в людской памяти.
Славная Кармелита будет тайком переправлять исписанные молоком страницы через расположенного к ней охранника, которого считает своим другом. И возможно, когда-нибудь история моей жизни, запечатлённая на бумаге материнским молоком в каменном мешке застенка, станет известна всему миру.
О, amigos, может быть, я даже прославлюсь, подобно дону Мигелю Сервантесу, тому, который написал книгу о нескладном странствующем рыцаре, сражавшемся с ветряными мельницами. Вы спросите, но почему же мне так хочется, чтобы после того, как сам я повстречаюсь с адским огнём, история моей жизни сохранилась в людской памяти? Айя, моя жизнь состоит не из одних печалей и сожалений. Мне довелось повидать многое, от закоулков Веракруса до дворцов великого города Мехико, и даже лицезреть удивительные чудеса царицы городов славной Севильи, и по мне, эти воспоминания стоят всего золота Эльдорадо.
Итак, предлагаю вашему вниманию правдивое повествование о похождениях и скитаниях лжеца и вора, просившего милостыню «прокажённого» и блестящего богатого идальго, бандита и кабальеро. Мне довелось лицезреть чудеса, и стопы мои опаляло адское пламя.
Скоро вы сами сможете убедиться в том, насколько удивителен мой рассказ.
3
Люди называют меня Кристо Бастард, хотя, по правде говоря, при крещении Бастардом меня не нарекали. Нет, меня назвали Кристобалем в честь Иисуса Христа, единственного Сына Божия. Ну а Бастард — это кличка, данная в ознаменование того, что зачавших меня родителей не связывали священные узы брака.
Однако Бастард не единственное моё прозвище — и, надо признаться, не самое худшее. Мне случалось носить и ещё менее лестные для самолюбия имена. Некоторое время меня знали как Кристо Прокажённого. Лепрой я никогда не болел, но меня прозвали так за тесную связь с теми людьми смешанной крови, которых верхи общества считают изгоями, как бы приравнивая их к прокажённым. Между тем сожительство испанцев с индейскими женщинами, как насильственное, с использованием разных форм принуждения, так и по взаимной склонности, распространено достаточно широко, и, соответственно, на свет появляются многочисленные отпрыски этих союзов. Судьба их в большинстве случаев плачевна, ибо оба народа — соплеменники как отца, так и матери — отвергают этих несчастных. Неудивительно, что многие из них стыдятся своего происхождения и стараются скрыть его, но я в этом смысле составляю исключение. Я не только признаю, что в моих жилах течёт смешанная кровь, но и горжусь этим, горжусь тем, что являюсь потомком двух славных, благородных народов.
О моих многочисленных именах, прозвищах, а также о том, чему я был ими обязан, равно как и о том, где спрятаны сокровища, будет рассказано позднее — здесь я уподобляюсь той сказочной персидской принцессе, которая вдохновенно сочиняла по ночам затейливые истории, прерывая их к утру на самом интересном месте, чтобы сохранить свою голову на плечах.
«Кристобаль, признайся, где ты прячешь драгоценности, серебро и золото?»
Этот непрерывно повторявшийся вопрос капитана тюремной стражи жжёт меня, как угли из жаровни моих мучителей. Ну что ж, дойдёт очередь и до сокровищ, но прежде мне хотелось бы поведать о своём рождении, о детстве и юности, о трудностях, которые довелось преодолевать, и о всепобеждающей любви, которую посчастливилось испытать. И я вовсе не намерен торопиться, наоборот, я полагаю, что воспоминания надобно смаковать, растягивая удовольствие. Терпение есть та добродетель, которую привило мне пребывание в темнице вице-короля.
