Затем другие актёры рассказывают нам, что король приказал выпустить принца из башни и доставить во дворец, дабы посмотреть, годится ли он для управления государством или же является безумцем вроде зверя. Если Сигизмундо не справится с испытанием, его предадут смерти, а герцог Московии женится на прекрасной принцессе Эстрелле и станет наследником трона. Но король хочет всё-таки дать сыну шанс. Короля играет карлик с могучим голосом.
Во дворце, впервые избавившись от цепей и общаясь с людьми, принц задумывается, не отомстить ли слуге, который жестоко обращался с ним, когда его держали в заточении. Кто-то говорит юноше, что слуга не виноват, ибо всего лишь исполнял приказы короля.
— Сие неверно! — гремит в ответ Сигизмундо. — Ибо никто не должен повиноваться беззаконию, пусть даже оно и исходит от самого короля.
Публика заволновалась. Послышалось слово «измена». Даже я, хотя и был тогда совсем ещё мальчишкой, усвоил, что приказ короля есть закон, подлежащий исполнению, плох он или хорош. Однако злой слуга всячески поносит и дразнит принца, постоянно подначивая его.
В конце концов Сигизмундо, не выдержав, схватывается с обидчиком и сбрасывает того с балкона.
Принца опаивают дурманом и возвращают обратно в тюремную башню, где наставник заверяет своего подопечного, что всё произошедшее было всего лишь сном и что на самом деле он не покидал застенка.
Публика начала проявлять нетерпение: зрители вертелись, кашляли, шикали и никак не могли угомониться.
— Где же обещанный пират? — выкрикнул кто-то.
— Где роскошные женщины? — подхватил другой.
А вот мне пьеса нравилась — особенно мне не терпелось узнать, что будет с женщиной, переодевшейся мужчиной и жаждущей напоить свой меч кровью обидчика. Но публику, главным образом торговцев и управляющих с гасиенд, не интересовала борьба принца с внутренними демонами, обитающими в каждом из нас.
Не обращая внимания на недовольных, Матео от имени Сигизмундо возгласил:
— Жизнь есть сон... королю снится, что он король, и он проводит дни напролёт в этом обмане, отдавая приказы и повелевая людьми. В действительности же письмена его славы начертаны на ветру... И богачу тоже лишь снятся его богатства, которые доставляют ему столько хлопот, а бедняку — что он страдает от нужды и невзгод. Всем людям снится та жизнь, которой они живут. Вся жизнь есть сон, а сами сны...
— К чёрту сны! Где пират? — закричал кто-то.
Матео сердито выхватил меч.
— Следующему, кто перебьёт меня, этот пират пустит кровь!
Публика, однако, состояла в значительной мере из грубиянов и задир, так что желающих помериться с актёром силами мигом нашлось не меньше дюжины. Матео, похоже, готов был затеять драку со всей компанией, но тут вмешались карлик и остальные актёры, силой и уговорами удалив Сигизмундо со сцены.
Отец Антонио рассказывал мне, что в Испании во время представлений ближе к сцене обычно собирается простонародье, называемое mosqueteros, мушкетёрами, но не потому, что это солдаты, вооружённые мушкетами, а из-за производимого ими шума. Эти вульгарные мужланы, если пьеса им не нравится, забрасывают актёров фруктами и всем, что попадётся под руку.
— Безмозглая деревенщина! — крикнул Матео, уходя со сцены.
Вообще-то он этим не ограничился, но выкрикнул и кое-что ещё, относящееся к интимной жизни матерей этих неблагодарных зрителей. Однако я не решусь повторить его слова даже в этих записках, которые пишу тайком от всех. Страшное оскорбление заставило нескольких человек обнажить клинки, которые, впрочем, были убраны в ножны, как только две актрисы умиротворили зрителей медовыми словами и обольстительными улыбками, обещая мужланам всё на свете, хотя я был уверен, что на самом деле им ничего не перепадёт.
Между тем труппа перешла к другой пьесе.
Карлик объяснил, что теперь на импровизированной сцене зрители увидят не польского короля, а простого испанского солдата, и сам повёл речь от его имени:
— Я простой солдат короля, и на честь мою покусился злобный английский пират.
Тут же появился пират, начавший нагло куражиться и похваляться:
— Эх, сколько раз, ребята, я забавлялся с испанскими женщинами! И представьте, хотя поначалу мне приходится брать их силой, я никогда не встречаю настоящего отпора. А всё потому, что они прирождённые putas, шлюхи, впитавшие искусство разврата с молоком своих таких же беспутных матерей.
Ох, что тут началось! Видели бы вы, как бесновались наши лавочники и земледельцы, размахивая тесаками и кинжалами. Никто из них не мог остаться равнодушным к chinga su madre, клевете на их испанских матерей.
— Этот простой солдат, — объявил карлик, размахивая руками, чтобы призвать толпу к молчанию, — возвращается с войны в Италии и узнает, что его жену обесчестил английский разбойник.
И снова публика взорвалась возмущёнными возгласами.
— Если он не поквитается с этим английским сукиным сыном, значит, ваш солдат не испанец! — завопил один из зрителей.
— Он mujer!
[42] — крикнула какая-то женщина. — Баба!
Надо полагать, в Италии испанские солдаты насиловали всех местных женщин подряд не хуже англичан, а уж у нас в Новой Испании они творили это постоянно, подтверждением чему могло служить хотя бы моё собственное существование. Но это прискорбное соображение я, понятное дело, и не подумал высказывать публично.
Карлик обнажил свой клинок. Он был чуть больше обычного кинжала, но в его миниатюрной ручке и смотрелся прямо-таки рыцарским мечом. А голос у артиста был что надо — так и гремел, разносясь над толпой.
— Я резал глотки английских, французских и голландских свиней, и теперь мой меч снова напьётся их крови!
Право же, будь над этим «театром» крыша, она слетела бы от рёва зрителей. Мужчины потрясали оружием и требовали, чтобы гнусный мародёр был немедленно предан смерти. Но первейшая добродетель артиста — благоразумие. Либо актёр, исполнявший роль пирата, хорошо играл, либо и впрямь был сильно напуган, но он, буквально съёжившись от страха, поспешно удалился со сцены. И то сказать, сомневаюсь, что даже ужасные mosqueteros Севильи оказались страшнее наших колониальных сумасбродов, в неистовстве размахивавших клинками.
На сцену вышли актрисы, которые пели, танцевали, вовсю соблазняли зрителей и собирали деньги, протягивая публике перевёрнутые шляпы. Исполняли они на сей раз вполне приличную и соответствовавшую действию мелодичную балладу, славившую исконную честь и редкое целомудрие испанских женщин, добрая слава о которых идёт по всему миру. Но даже сейчас, танцуя, они не могли устоять перед искушением и так высоко вскидывали ноги, что открывали жадным взорам мужчин не только бёдра, но и находившийся между ними пресловутый сад восторгов. Двое стоявших поблизости священников всячески делали вид, будто целомудренно отводят глаза, хотя на самом деле, пусть и украдкой, смотрели туда же, куда и все.
