Так вот, эту самую Марию-Миахауцуитль я долгое время и считал своей родной матерью. Я называл эту женщину Миахой — так, как она сама предпочитала.
Все знали, что дон Франсиско спит с Миахой, и все считали, что я его сын. Бастарды, рождённые индейскими женщинами от испанцев, не пользовались любовью ни того ни другого народа. Дону Франсиско и в голову не приходило увидеть во мне родного сына, он считал меня лишь очередной рабочей скотиной в своём поместье и любил не больше, чем какую-нибудь корову, пасшуюся на лугу.
Индейцы относились ко мне ничуть не лучше. Дети нипочём не хотели играть с господским ублюдком, и я очень рано усвоил, что у полукровок вроде меня руки и ноги существуют исключительно для того, чтобы защищаться от обидчиков.
Не было для меня прибежища и в хозяйском доме. У дона Франсиско имелось трое законных отпрысков: сын Хосе на год старше меня и дочери-близнецы Марибель и Изабелла, на два года старше. Братом они меня, естественно, не считали, играть со мной им не позволялось, а вот бить и обижать меня можно было вволю.
Но хуже всех ко мне относилась донья Амалия. Для неё я был олицетворением греха — живым свидетельством того, что garrancha, мужской член её мужа, благородного дона, побывал между ног у индианки.
Таков был мир, в котором я вырос. Наполовину испанец и наполовину индеец по крови, но не принятый ни теми ни другими, я уже с младенчества был проклят, ибо моё рождение окутывала страшная тайна, которая рано или поздно обязательно выйдет наружу и потрясёт сами основы одного из наиболее знатных семейств Новой Испании.
«Что это за тайна, Кристобаль? Ну-ка, расскажи нам о ней!» — Аййо, слова тюремщика появляются на моей бумаге, как чёрные призраки!
Терпение, сеньор капитан, терпение. Настанет время, когда вы прознаете и о тайне моего рождения, и о многом другом, столь же сокровенном. Я открою тайны сии в словах, которые смогут увидеть слепые и услышать глухие, но сейчас это мне не под силу, ибо рассудок мой слишком ослаб от голода и мук. Придётся подождать, пока я не наберусь сил, для чего требуются время, приличная еда и свежая вода...
Наступил день (мне тогда шёл двенадцатый год), когда я воочию увидел, как обращаются с такими, как я, носителями дурной крови, если они восстают. Выйдя как-то раз из материнской лачуги с острогой в руках, я вдруг услышал топот копыт и крики:
— Живо! Быстрее! Шевелись!
Два верховых гонят перед собой бичами бегущего человека. Он бежит, спотыкаясь, лошади дышат ему в затылок, их мощные копыта молотят землю у него за спиной. Бедняга бежит по деревенской тропке мне навстречу.
Всадники были испанцами, дон Франсиско нанял их охранять гасиенду от разбойников. На сей случай у них имелись мушкеты, а бичи служили, чтобы держать в покорности работающих на полях индейцев.
— Шевелись, выродок!
Бегущий человек был полукровкой, как и я. Одеждой он не отличался от крестьян-индейцев, но более высокий рост и светлый оттенок кожи указывали на примесь испанской крови. На нашей гасиенде я являлся единственным метисом и этого человека видел впервые, но знал, что в долине есть и другие полукровки. Порой кто-то из них проходил через гасиенду с одним из торговых обозов, периодически появлявшихся у нас, чтобы оставить необходимые припасы в обмен на шкуры, маис и бобы.
На моих глазах один из всадников нагнал метиса и хлестнул его с такой силой, что тот пошатнулся и ничком повалился на землю. Стало видно, что вся его рубаха сзади безжалостно располосована плетьми, а спина окровавлена. Второй солдат ткнул беднягу в спину тупым концом пики, и тот, с трудом поднявшись, шатаясь, продолжил путь по деревенской улочке в нашу сторону. Ноги едва держали парня, но стоило ему замешкаться, как на него снова сыпались удары.
— Кто это? — спросил я у матери, когда они приблизились ко мне.
— Беглый раб, — пояснила она. — Метис, сбежавший с одного из северных серебряных рудников. Подошёл сдуру к работавшим в поле крестьянам, попросил еды, а те сдали его солдатам. Хозяева рудников выплачивают награду тому, кто поймает беглеца.
— А почему они бьют его?
На столь глупый вопрос мать даже не стала отвечать. С равным успехом я мог бы спросить её, почему бьют быков, тянущих плуг. Метисы и индейцы — это и есть тягловый скот, им запрещено покидать гасиенды, они принадлежат хозяевам, и их погоняют плетьми, точно так же, как и животных. Правда, королевские законы ограничивают произвол в отношении индейцев, но вот насчёт полукровок там ничего не сказано, а стало быть, никто их и не защищает.
Когда бедолага оказался совсем рядом, я увидел, что лицо его представляет собой то ли сплошную зарубцевавшуюся рану, то ли огромный синяк.
— Это что, клеймо такое? — неуверенно осведомился я.
— Конечно, — ответила Миаха. — Владельцы рудников клеймят своих рабов, а когда такого раба перепродают другому хозяину, тот выжигает новое клеймо. Видимо, этот человек менял хозяев много раз, поэтому и лицо у него такое.
О подобном обычае мне уже рассказывал наш священник. Он объяснял, что, когда первые конкистадоры получали от короны земельные владения вместе с проживающими на этих землях индейцами, многие хозяева стали клеймить своих людей с целью предотвращения побегов.
Подобная практика получила весьма широкое распространение, но в конце концов король запретил использовать её в отношении индейцев, работающих на испанских землевладельцев. Теперь клеймом отмечали лишь рабов и преступников, обречённых на каторжный труд в ужасающих условиях рудников.
Поднявшийся шум выманил из хижин индейцев, которые отреагировали на происходящее злобными выкриками «выродок!», предназначавшимися, похоже, не столько беглому каторжнику, сколько мне. Когда я обернулся на ругань, один из земляков поймал мой взгляд и сплюнул на землю.
Однако стоило моей матери обозвать его идиотом, как он моментально стушевался и спрятался за спины своих приятелей. Жители деревни могли презирать меня как полукровку, но ссориться с моей матушкой желающих находилось мало. С одной стороны, её индейская кровь была такой же чистой, как и у них, с другой — и это гораздо важнее — все знали, что Миаха спит с хозяином гасиенды. При этом на меня, его сына, всем было наплевать, и родному отцу в первую очередь.
Наверное, кому-то это покажется странным, но индейцы носились с sangre puro, чистотой своей крови, чуть ли не так же, как и испанцы. А к метисам относились даже ещё хуже, чем конкистадоры, потому что полукровки вроде меня служили им живым напоминанием о власти чужестранцев, захвативших их земли и творящих насилие над их женщинами. Я же был всего лишь мальчишкой, и окружавшая меня атмосфера всеобщего презрения сокрушала моё сердце.
