* * *
Я испытываю необъяснимый страх перед потолочными вентиляторами. Каждый раз, когда вижу тяжелые вращающиеся лопасти, похожие на крылья альбатроса, я представляю себе, как они сорвутся, упадут и бешено полетят по комнате, отрубая головы и руки. В вентиляторе в офисе Малькольма была какая-то неисправность. Я не сводила с него глаз, на всякий случай прислонив голову к стене. Лопасти медленно крутились в одну сторону, потом резко останавливались и начинали вертеться в другую.
Малькольм все утро объяснял мне, что ему только что намылили шею из главного офиса за то, что он поднял ложную тревогу. Поступило сообщение, что на северной границе, где шла гражданская война, выстроились в ряд по крайней мере десять тысяч голодных, голых сирот, вооруженных автоматами Калашникова. Когда их наконец обнаружил журналист агентства “Рейтер”, их оказалось всего двадцать, и вооружены они были тоненькими палочками. Видимо, Малькольм пытался прозрачно намекнуть, что не собирается выставлять себя идиотом второй раз за две недели и пугать руководство страшными историями.
Я невозмутимо наклонилась вперед, положила локти на стол и пристально на него посмотрела. Ему нужно было время, чтобы расслабиться.
– Малькольм, – сказала я, – мы работаем вместе уже четыре года, и за это время я хоть раз тебя о чем-нибудь просила?
– Конечно, – ответил он. У Малькольма был голос военачальника, призванного утихомиривать войска. – Ты постоянно чего-нибудь требуешь. Ты очень требовательный человек.
Я сделала вторую попытку.
– Я хочу, чтобы ты понял, – я это все не придумала, я говорю серьезно и уверена на сто процентов, что права. Ситуация в Кефти может привести к катастрофическим, разрушительным последствиям и угрожает жизни многих людей. Потенциальная угроза настолько высока, что мы должны сообщить об этом в Лондон немедленно. Не сегодня вечером, не в понедельник. Немедленно.
Было время, когда Малькольма в шутку называли Малькольм Непобедимый. Сегодня утром он не оправдал свое прозвище. Я совсем запугала его и заставила написать письмо, угрожающе нависая над ним, как злая ведьма. Он захныкал и стал что-то бормотать себе под нос. Вот что у нас получилось:
“Содействие”,
Эль-Даман – Лондону.
Срочно, экстренное сообщение.
Докладывает Рози Ричардсон. Сафила приняла 440 беженцев из Кефти в состоянии сильного истощения. 24 случая холеры и 19 смертей. Нашествие саранчи в горных районах (по сообщениям, саранча размножается и роится) и распространение эпидемии холеры неизбежно вызовут массовый приток беженцев, если ситуация ухудшится. Сообщения соответствуют ранее неподтвержденным слухам, активно распространяемым сотрудниками АСК в последние две недели.
Тем не менее (это Малькольм добавил от себя) системы раннего оповещения не показывают отклонений от обычного хода событий. Естественно, сообщения невозможно подтвердить, поскольку персоналу “Содействия” запрещено въезжать в Кефти.
Как вам известно, поставки продовольствия в Восточную Намбулу задерживаются. Все лагеря региона вынуждены сокращать рационы. В лагере Сафила продовольствия хватит всего на несколько недель. Также не хватает медикаментов, в частности солей от обезвоживания, физраствора, антибиотиков, вакцины от кори.
Просим Лондон обратиться за помощью в УВК ООН и ЕС и на время чрезвычайного положения сохранить должность за доктором Бетти Коллингвуд.
Пожалуйста, ответьте сегодня же.
Трусишка Малькольм настоял на том, что сообщение исходит от меня, а не от него. Позже я увидела, что он добавил от себя целый параграф:
Надеюсь, вы понимаете, что это сообщение составлено по настоянию Рози Ричардсон. Я лично не отвечаю за достоверность информации и оставляю свое суждение при себе.
Короче говоря, он отказался поддержать мои действия. Чем больше я пыталась доказать свою правоту, тем сильнее Малькольм убеждался, что я слишком бурно реагирую. Он напомнил мне, сколько раз подобное случалось в прошлом и сколько раз страхи оказывались беспочвенными. Он сказал, что я совершаю дипломатическую ошибку. Потом приказал вернуться в лагерь и провести более тщательное расследование.
Была пятница – священный день, – и все учреждения были закрыты. Я позвонила в ООН, другие агентства, Комитет по делам беженцев, ЕС. Никого не было на месте. Все надежды я возлагала на сегодняшнюю вечеринку в доме Гарета Паттерсона, британского консула. Там должны быть все нужные люди.
Целый день я торчала в офисе, писала письма, звонила по телефону (но никто не брал трубку), следила за телексом. Съездила на склад ООН в аэропорту, но охранник меня не пустил. Из Лондона не отвечали. Я была в ярости и злилась на Малькольма. Это он виноват. Из-за него мой телекс наверняка отправился в мусорную корзину. А часы продолжали тикать.
Когда в шесть тридцать мы с Малькольмом подъехали к резиденции британского консула, вечеринка была в самом разгаре. Его дом был похож на роскошный отель в африканском стиле на Кенийском побережье. Паттерсон сам занимался дизайном интерьера, сделав ставку на обитые тростниковыми панелями комнаты открытой планировки, бамбуковые стулья, мягкие подушки, пышную тропическую растительность и батик. В большой деревянной клетке сидел попугай. Все комнаты, кроме экзотически обставленной спальни, находились на первом этаже. Вот только вместо пляжа с белоснежным песком и голубых волн Индийского океана за окном текла мутная коричневая река с грязными, размытыми берегами.
В этой части реки была одна интересная достопримечательность. Несколько лет назад Намбула купила у компании “Афганские авиалинии” подержанный самолет. В свой первый полет пилот горделиво пролетел над Эль-Даманом, увидел огни посадочной полосы и совершил посадку. Вот только не на полосу, а в реку. Никто не пострадал, со стороны приземление, точнее приводнение, выглядело очень даже изящно. Пассажиры вброд добрались до берега. И вот как раз напротив дома Паттерсона, на маленьком островке, самолет нашел свое последнее пристанище, изогнувшись под немыслимым углом. Он все еще был там, являясь непрестанным поводом для шуток.
На деревьях висели электрические гирлянды. В бокалах торчали коктейльные зонтики – Паттерсон умудрился достать ящик рома и намутил что-то вроде пунша. На террасе играл оркестр. Было очевидно, что Паттерсону уже давно хочется в отпуск и он проводит все свободное время, листая туристические брошюры с пляжами Куони. Мы с Малькольмом стояли на подъездной дорожке, наблюдая за вечеринкой через лужайку. Сразу можно было понять, кто из гостей служит в полиции: патрульные так часто переезжали с места на место и бегали по поручениям, что одежда висела на них мешком. Джун Паттерсон порхала от одной группки гостей к другой с подносом бокалов с зонтиками, количество которых уменьшалось с катастрофической быстротой. Ее светлые кудряшки напоминали связку пончиков. На ней был похожий на пижаму облегающий голубой нейлоновый комбинезон и блестящие босоножки на шпильке. Никто не обращал на нее внимания. Паттерсон заметил это, оставил своего собеседника и торопливо подошел к ней. Он ласково отнял у нее поднос с напитками, наклонился и стал разговаривать с ней, как воспитатель детского сада с нашкодившей пятилеткой. Он заботливо обнял ее, на секунду притянул к себе и поцеловал в лоб. Жена-алкоголичка – не подарок для британского консула в мусульманской стране, особенно в стране, где с каждым днем крепли фундаменталистские настроения. Но Паттерсон любил свою жену. И дорожил ею больше, чем своей работой, больше, чем своей репутацией. Ему было наплевать на то, что подумаю я, или Малькольм, или посол Франции, или представитель ООН. Именно это мне в нем и нравилось.
