– Можешь чуть подвинуться, радость? – обратился фотограф к матери. – Повыше, повыше. Нет, так слишком высоко. Ровно в середину.
– Вон отсюда.
Все замолкли. Пациенты, Джейн, Линда, Кейт Форчун, Надя Симпсон, оба фотографа и визажист-ка Шари уставились на О'Рурка, раскрыв рты.
– Вон отсюда. Все. Сейчас же убирайтесь.
– Эй, друг, послушай, у нас эксклюзивное... – начал было фотограф из “Ньюс”, пытаясь подняться на ноги.
О'Рурк наклонился, взял его за воротник рубашки и швырнул к выходу. Потом повернулся лицом к остальным.
– Вы все слышали, – сказал он. – Убирайтесь.
– Но... – сказала фотограф из “Хей!”.
– Майки... – захныкала Надя.
– Мои пациенты, – проревел О'Рурк, – не модные аксессуары. Убирайтесь! Все вон отсюда.
Нарушители обиженно вышли. Кейт Форчун передала младенцев матерям и побежала к выходу, поправляя тюрбан.
Взбешенных звезд удалось успокоить – более или менее. Мы убелили Абдула Джербила, что в Вад-Деназене дела обстоят намного хуже. Узнав, что где-то неподалеку ее народ все-таки голодает, Надя развеселилась и согласилась уехать. Кейт и ее фотограф вернулись в поселение. Было уже темно. Лягушки на реке, как всегда, отчаянно громко заквакали. В некоторых хижинах еще горел свет, но большинство беженцев уже спали.
– Я, пожалуй, тоже вернусь, – сказала я О'Рурку. Часы показывали почти семь.
– Ты очень устала, – сказал О'Рурк. – Почему бы тебе немного не побыть здесь? Посидишь с Мухаммедом. Расслабишься.
– Потому что мне нужно всё организовать. Нужно найти всем место для ночлега, помочь расположиться.
– Генри обо всем позаботится. У нас полно свободных кроватей.
– Но нужно проследить за ужином, душевыми. У меня еще бог знает сколько дел.
– Побереги силы. Тебе еще нужно следить за тем, чтобы твои звезды не вышли за рамки разумного. Я съезжу в поселение и скажу, что у тебя дела в больнице.
И я сидела в хижине у Мухаммеда. Здесь было так спокойно! Он вскипятил чайник на углях, зажег благовония. Повсюду мерцали лампы. Я подарила ему книгу. Он очень обрадовался. Заходили знакомые и садились к огню.
Пришел Либен Али. Он улыбнулся, кивнул и взял меня за руку, но его глаза ничего не выражали, они были мертвы. Я привезла ему пару кроссовок. Казалось, он доволен. Все беженцы мечтали о кроссовках. Но, сделав подарок, я почувствовала себя гадко – ведь единственное, что имело смысл в его жизни, утеряно без возврата.
Какое-то время мы сидели в тишине, как обычно. Я попросила Мухаммеда объяснить Либену Али, что мы снимаем передачу, и сказать, что это делается для того, чтобы напомнить людям на Западе, что страшный голод не должен повториться снова. На мгновение мне показалось, что в его глазах вспыхнул огонек, но искра тут же погасла, и Либен снова погрузился в уныние.
Когда Либен ушел, Мухаммед сказал что-то мальчику, который стоял у хижины, потом вернулся и произнес:
– Хватит с тебя посетителей. Теперь отдохни. Но он же и не дал мне отдохнуть. Он поковылял к стене, сделанной из тростниковых циновок. Там он прицепил карту Кефти.
– Мои соотечественники, ради которых я пожертвовал своей ногой... – мелодраматично начал он, потом повернулся проверить, возымели ли его слова желаемый эффект.
– Да-а... – протянула я.
– Где они? – прошептал он. В свете лампы кожа его приобрела совсем темный оттенок. – Отдел безопасности говорит, что они спрятались в укрытиях из-за сильных бомбежек марксистских автократов.
– Как это спрятались? – спросила я. – Им же нечего есть.
– В том-то и дело, – сказал он. – Им нечего есть.
– И что происходит?
– Думаю, они укрылись в низине, но ночью продолжают путь. Двигаются медленнее, потому что в открытой пустыне им необходимо сооружать укрытия, где можно было бы спрятаться в дневные часы.
– Когда они доберутся до нас?
– Я жду новостей.
– Ты отправил кого-то на поиски?
– Я жду новостей.
– Не хочешь открывать свои источники? – спросила я.
– Возможно, скоро у твоих звезд умирающих детей будет пруд пруди, – сказал он, проигнорировав мой вопрос. – И нас ждут большие потери. Программа в среду?
– Да, послезавтра. Сейчас мне лучше вернуться в поселение.
– А я начну писать речь. Ты же позволишь мне выступить? Позволишь народу Кефти высказаться в свою защиту? Или мы должны слушать женщин с Запада с костями в волосах, которые ничего не понимают?
– Это несправедливо. Они тоже знакомы с ситуацией. Но, разумеется, ты можешь высказаться. – Я вспомнила Вернона Бриггса и засомневалась в своих словах. – По крайней мере, я надеюсь, потому что не я здесь заправляю.
– Но последнее слово, – произнес Мухаммед, провожая меня в полумраке, – всегда остается за женщиной.
– Хотела бы я тебе верить.
– На этот раз стоит поверить.
Глава 28
В поселение я вернулась очень поздно, но свет в столовой еще горел. В тени у входа стояли О'Рурк и Коринна. Я ощутила укол ревности. Неужели она ему нравится? Не может быть – даже в темноте она не снимала темных очков.
– Да ла-а-адно, – тянула она. – Это культурный империализм в откровенной форме. Я не могу здесь оставаться, совесть не позволяет.
– Я полностью разделяю ваше мнение. Хотите, отвезу вас в деревню? – вежливо предложил О'Рурк.
– Там есть гостиница? – хрипло спросила она.
– Да, маленький пансион. Свободен от всех проявлений колониализма, обычного и нео, никакого расизма. У вас есть москитная сетка? А фонарик? Я принесу воды. И захватите собственные простыни. Пансион под открытым небом, но не беспокойтесь, дождя не будет. Это комната в общежитии. Там в основном мужчины, но они придерживаются политики равноправия – хотя, на всякий случай, раздеваться не советую.
Он моментально ее раскусил.
– Привет, – поздоровался О'Рурк, завидев меня. – Коринна не хочет ночевать в лагере.
– Да, я слышала, как вы разговаривали. Ты едешь в деревню?
Коринна тряхнула головой.
– Боюсь, я не могу позволить, чтобы меня обслуживали чернокожие рабы. Это противоречит моим принципам.
– Камаль не раб. Он повар.
– О да, легко спрятаться за семантикой, не так ли? Так вот на что пойдут наши пожертвования? Вот зачем мы сюда приехали? Заставлять британский народ платить, чтобы белым прислуживали чернокожие повара? А вы сами и пальцем пошевелить не можете. Это отвратительно.
О'Рурк хотел было закурить.
