— Не могу поверить, чтобы эти милые женщины были marranos. Ведь они наши друзья!
— Не просто друзья, Бастард. Они наша семья!
— И ничего нельзя сделать?
— Если они раскаются, их перед сожжением удавят гарротой. Вообще-то женщины, покаявшись, могли бы вообще избежать сожжения, но обе наотрез отказались. Маленькая робкая пташка исполнена решимости умереть за свою веру, ну а Хуана, я думаю, просто устала от жизни. Разумеется, дон Хулио, узнав, что его сестра и племянница обречены, тоже отказался покаяться.
— Безумие! Это похоже на пьесу, написанную и поставленную сумасшедшим.
— Нет, Кристо, это не пьеса. Всё гораздо печальнее, чем в любой трагедии. Кровь здесь прольётся настоящая. Это кошмар, воплотившийся в жизнь.
97
Аутодафе было не простым сожжением еретиков, но представляло собой масштабное и поучительное зрелище, позволявшее любопытствующим стать свидетелями самых разных наказаний за различной тяжести прегрешения. И хотя никто из нас, заключённых в камере, не был приговорён к сожжению, всем нам предстояло стать участниками страшной церемонии.
Матео предупредил меня, что никому в камере, пусть они и товарищи по несчастью, доверять нельзя. Если эти люди и не стали ещё шпионами святой инквизиции, то запросто станут, в надежде хоть немного облегчить свою участь.
По прошествии нескольких дней ко мне заявился abogado и сообщил о приговоре, о котором мне уже было известно от Матео. Правда, я притворился несведущим и сделал вид, будто очень удивлён, что сумел избежать костра. Надеясь, что это не будет истолковано как сожаление, я поинтересовался, чему обязан такой милостью.
— Непостижимы пути Господни, — напыщенно ответил он.
Auto-da-fe. Акт веры.
Quemadera, как называлось место для сожжения, соорудили на углу Аламеды. Там имелся деревянный помост с павильоном вроде того, что воздвигли для особо знатных граждан Веракруса во время чествования нового архиепископа. Разница была лишь в том, что теперь грандам предстояло выслушать проповедь братьев из святой инквизиции и приговор, после чего полюбоваться, как живых людей поджарят, словно поросят к обеду.
Матео, который, похоже, хоть и постоянно оставался со мной в темнице, имел на Аламеде глаза и уши, сказал, что приготовления к аутодафе велись больше недели и что вся страна восхищена их размахом. Люди со всей Новой Испании толпами стекаются в столицу, чтобы стать свидетелями разнообразных наказаний и, конечно, сожжения, которое увенчает собой праздник. Я говорю «праздник», потому что действу придавался пафос религиозного торжества.
Ударили барабаны, послышались хлопки и восклицания, и впереди нас двинулась процессия портшезов, в которых восседали прислужники святой инквизиции в сутанах из тонкого сукна и шёлковых чулках.
За ними, словно самое горделивое рыцарство страны, на прекрасных конях с великолепной сбруей, в сверкающих латах, ехала церковная стража.
Балконы особняков, располагавшихся вдоль нашей дороги, украшали роскошные ковры, гобелены и знамёна, с родовыми гербами их владельцев. Похваляясь богатством, хозяева выставляли на балконы канделябры и сосуды из чистейшего серебра и золота. Я в этой показухе смысла не видел; что же до моей единственной драгоценности, креста, повешенного мне на шею матерью в бытность мою младенцем, то он исчез. Его забрал мой адвокат.
Затем в процессии следовали мы, носители san-benitos[7], и тут-то я понял, для чего нам обнажили торсы. Зеваки, потешаясь, швыряли в нас камнями, гнилыми овощами и фруктами, и по нагим телам всё это ударяло больнее. Особенно усердствовало в этой жестокой забаве городское отребье — уличные leperos.
Каждый из нас нёс в руке зелёную свечу — ещё один символ победы святой инквизиции над дьяволами, подвинувшими нас к грехам.
За нами, идущими пешком грешниками, катила позорная колесница с доном Хулио, Инес и Хуаной. Когда они появились, я заплакал, хотя свидетели казни и могли счесть меня трусом, оплакивающим собственную участь.
— Не плачь, — сказал мне Матео. — Дон Хулио предпочтёт, чтобы достойные люди почтили его храбрость, а не оплакивали его. Когда он посмотрит на тебя, дай ему понять взглядом, что ты уважаешь его и приносишь ему клятву отомстить.
Я не внял этим словам, ибо не мог не скорбеть по дону Хулио, по его сестре, испуганной пташке Инес, что обрела наконец храбрость, и по его несчастной племяннице, женщине-ребёнку, чьи хрупкие косточки ломались легче, чем солома.
Процессия добралась до quemadera, и тех из нас, кому предстояло бичевание, привязали к столбам. Когда привязывали меня, я поднял глаза и увидел свисающий с балкона герб дона Диего Велеса, а также стоящую на этом балконе группу людей. Рамон с Луисом, погубившие мою жизнь, тоже находились там. Потом рядом с Луисом произошло какое-то движение, и внезапно оказалось, что я смотрю в глаза Елены. Какое-то мгновение она смотрела вниз, на меня, взгляд её не блуждал по quemadera. Но прежде чем на меня обрушился первый удар, девушка ускользнула с балкона и пропала из виду.
Я и раньше подозревал, что мою жизнь выкупила она, но не имел уверенности, а вот теперь точно узнал, кому обязан спасением. Елена пришла сюда не затем, чтобы смотреть на мучения наказуемых, но желая удостовериться воочию, что меня действительно не сожгут. А может быть, дать мне понять, что она возвращает долг Сыну Камня, даровавшему жизнь её пьесе.
Выдержать бичевание, не лишившись чувств, считалось признаком мужества и стойкости, но я молил Бога отнять у меня сознание, лишь бы не быть свидетелем того ужаса, который вот-вот сотворят с самыми близкими мне людьми. Г лаза я отвести ещё мог, но руки мои были связаны, и уши оставались открытыми. Хуже того, мой столб для бичевания оказался одним из ближних к кострам. Я слышал почти всё.
Всякий раз, когда ужас лишал меня чувств, бич возвращал к действительности. Мужчины и женщины нередко умирали под кнутами, однако насчёт меня из толпы неслись крики, будто мою спину палач щадит, ибо на ней даже после ста ударов кое-где осталась целая кожа. Щедроты Елены, как видно, не обошли и руки, сжимавшей бич, но в данном случае я предпочёл бы умереть, лишь бы не оставаться в сознании.
Когда дон Хулио сошёл с колесницы, чтобы взойти на костёр, толпа разразилась таким рёвом, как будто он лично чем-то смертельно навредил каждому из тысяч этих людей. Но он проигнорировал эти крики и направился к месту казни величественно, словно король на коронацию.
Неожиданно я понял, о чём напоминает мне это кровавое зрелище. Отец Антонио давал мне книги, где рассказывалось о смертельных кровопролитных сражениях на аренах, что устраивали императоры Рима для увеселения и умиротворения публики. А ведь если подумать, то и массовые жертвоприношения ацтеков служили той же цели. Эх, проходят века, тысячелетия, а человек, похоже, не меняется. Как был, так и остаётся зверем.
