Поначалу это нагоняло на меня страх, ведь кто бы ни пустился в погоню, он легко мог углядеть меня издалека. Но потом мне пришло в голову, что меня, скорее всего, никто и не ищет. Катастрофа на руднике, похоже, уничтожила кучу народу, и о том, что я выжил, никто знать не мог. Следовательно, для рудничных властей я мёртв. А какой дурак пустится в погоню за мертвецом?
Несмотря на эту утешительную мысль, вокруг становилось всё холоднее, и я всё больше мёрз в своих лохмотьях, да ещё вдобавок желудок скручивало от голода, а усталость превосходила все мыслимые пределы. По правде говоря, я почти ничего не соображал и двигался подобно змее, побуждаемой ползти инстинктом самосохранения.
Ночью я нашёл купу деревьев, земля под кронами которых была усыпана опавшей листвой и валежником. На всякий случай я прибегнул к одному трюку, который показал мне когда-то Целитель: выкопал яму поглубже, устроил там подстилку из старой листвы, улёгся и присыпал себя сверху листьями и ветками. Не скажу, чтобы это была самая чистая постель, в какой мне доводилось спать, но, по крайней мере, она сохраняла тепло тела.
Как и учил Целитель, я двигался в направлении, требовавшем наименьшей затраты сил, собственно говоря, в единственном, на которое мне этих сил хватало. Смешно, но ни о чём другом, кроме его совета, я просто не мог думать. В моём отупевшем сознании снова и снова беспрерывно звучало одно и то же: «Если заблудишься, иди вниз по склону, всегда только вниз. Рано или поздно ты спустишься в долину, а там обязательно будет вода, а где есть вода, там найдётся и снедь, ну а где снедь, там и люди — значит, ты уже будешь не один».
Я брёл под уклон, спотыкаясь, падая и вставая, катясь, проползая какое-то расстояние и снова поднимаясь, пока, в очередной раз убедившись в мудрости Целителя, не добрался до реки. Причём не до стремительного горного ручья, а до спокойного извилистого потока. За время спуска погода улучшилась, потеплело. Однако стоило мне напиться и чуточку согреться, как вместо страха перед погоней, от которого я, слава богу, избавился, меня стали одолевать другие тревоги. Теперь у меня из головы не шли чичимеки.
Эти свирепые, неукротимые и неуловимые дикари выходили на охоту маленькими отрядами, выслеживая зачастую двуногую добычу, и считали территорию северных рудников своими охотничьими владениями. Было бы весьма обидно избегнуть медленной смерти на каторге только для того, чтобы встретить быструю погибель, закончив жизнь в животах воинов так называемого народа Пса. Целителю наверняка показалось бы забавным, что человек, в чьих жилах течёт кровь ацтеков, был съеден родственным ацтекам племенем, с соблюдением всех их отвратительных людоедских ритуалов.
Теперь я двинулся вдоль этой реки, опять вниз по течению, и вскоре снова убедился в правоте Целителя: разветвляясь на множество рукавов, проток и ручьёв, река привела меня в узкую долину, где имелось целое поле сочного маиса, а поднимавшийся к небу дымок указал мне местонахождение глинобитной хижины земледельца. Не выходя из укрытия, я осторожно понаблюдал за лачугой. Хозяином был туповатый с виду полукровка, обрюзгший из-за неумеренного употребления пульке и тортилий, — он рубил хворост возле хижины. Потом из дома вышла его жена: невысокого роста, моложавая, привлекательная чистокровная индейская женщина. Детей поблизости видно не было. Метис стал выговаривать жене за то, что она принесла с холмов мало валежника, причём делал это тупо и злобно, что полностью соответствовало его внешнему виду. Жена выслушивала брань молча, не пытаясь возразить, с характерным для многих женщин её народа покорным безразличием. Жизнь и без того была трудна, так стоило ли осложнять её, пытаясь поспорить с мужем, который, будучи гораздо крупнее и крепче, запросто мог надавать ей колотушек.
Маис ещё не созрел, но я сорвал зелёный початок, после чего хорошенько огляделся и заметил на подмытом берегу, между валунами, пещеру, которая и стала моим укрытием. Там я очистил початок и принялся грызть сырые маисовые зёрна с такой собачьей жадностью, словно принадлежал к народу Пса. В конце концов, согласно преданию, мои предки-ацтеки явились в нынешнюю долину Мешико откуда-то с севера, как раз из этих краёв. Здешние племена в этом смысле доводились мне роднёй, и, возможно, во мне просто говорил голос крови.
Сырое зерно в сочетании с речной водой вызвало бурчание в моём животе, но лишь едва приглушило голод. Потом пошёл дождь, и мне пришлось остаться в пещере на ночь. Я свернулся клубочком, обхватив себя руками. Хотя у меня зуб на зуб не попадал, но в конечном счёте усталость оказалась сильнее холода и голода, и мне, пусть и очень тревожно, то и дело пробуждаясь, удалось поспать.
В пещере я оставался до восхода, а потом выбрался на плоский камень и растянулся, чтобы, подобно змее или ящерице, которым для бодрости необходимо разогреть кровь, впитать в себя тепло утреннего солнца. Согревшись в достаточной степени, я сбросил свои лохмотья и пошёл к реке искупаться.
Вода была ледяной, но мне не терпелось хоть немного смыть с себя въевшуюся грязь. А уж за возможность провести несколько мгновений в парилке я заложил бы душу Вельзевулу.
На речном берегу я нашёл сухую ветку и, заострив её с помощью камня, изготовил острогу, после чего попытался с берега маленькой прозрачной заводи загарпунить рыбу. Наверное, с сотой попытки мне удалось-таки наколоть на свою палку здоровенного, в фут длиной, усатого донного обитателя со злыми глазищами. Я умял сома сырым, вместе с чешуёй, усами и потрохами, обсосав кости. После чего сразу почувствовал себя бодрее и решил выстирать своё тряпьё. Не знаю, стало ли оно чище, но, поскольку от битья о камни и отжимания эта ветошь грозила и вовсе расползтись, я вскоре бросил это занятие, расстелил рубище на солнце и сам, как был голый, разлёгся рядом. И заснул.
Я проснулся от ощущения неловкости, какое возникает у человека, почувствовавшего на себе чужой взгляд. Я никого не видел, ничего не слышал, и эта тревога вполне могла явиться обычным следствием застарелых страхов и привычки к постоянной опасности, но мне всё равно было не по себе. Только что стайка птичек неожиданно взлетела с веток, и я не мог не задуматься о том, что же их испугало.
Опасаясь спугнуть неизвестного наблюдателя резким движением, я медленно сел.
Увидеть женщину мне удалось не сразу — она пряталась в кустах по ту сторону реки и, возможно, наблюдала за мной уже долго. Я оставался нагим, но нисколько не обеспокоился тем, чтобы прикрыться. Её моя нагота тоже ничуть не смущала.
Когда мои глаза отыскали женщину, я ожидал, что она припустит бегом, как испуганный олень, но не тут-то было. Она осталась в кустах, продолжая рассматривать меня, причём совершенно бесстрастно, словно сидящего на камне жука.
— Привет, — произнёс я сначала на науатль, потом по-испански.
Она промолчала. Живя в этом рудничном краю, незнакомка не могла не знать, как выглядит беглый каторжник, но что-то подсказывало мне, что она не выдаст меня, чтобы получить награду. Индейские женщины, за исключением проституток, вообще не мыслили такими категориями, как заработок. К тому же, будь она движима жадностью или страхом, имейся у неё намерение донести, она давно убежала бы, причём сделала бы это, пока я спал, не дожидаясь моего пробуждения.
