— Утро вечера мудренее, — заявил я. — Поспим, а там, глядишь, что-нибудь толковое на ум и придёт.
Мы завернулись в плащи и улеглись, прокручивая в уме различные возможности. Перерезать пленникам глотки и бросить их на дороге для устрашения других путников? Попробовать всё-таки содрать выкуп? Или отпустить ко всем чертям, раз от них всё равно нет никакого толку?
Озарение снизошло на меня во сне, посреди ночи. Проснувшись, как от толчка, я немедленно растолкал Матео.
— Слушай, ведь этот чинуша сказал нам, что ни родных, ни знакомых в Новой Испании у него нет. То есть выкуп просить не с кого.
— Ну и стоило ли будить меня, чтобы сказать то, что я и так знаю?
— Неужели ты не понимаешь, что тот, кто заявится на монетный двор с бумагами, подтверждающими полномочия инспектора, и будет там принят как самый настоящий инспектор.
Матео в ярости схватил меня за горло.
— А неужели ты не понимаешь, что я придушу тебя на месте, если ты сию же минуту не объяснишь, к чему всё это городишь?
Я оттолкнул его руку.
— Слушай, ты, олух, этот монетный двор битком набит серебром, его там вполне хватит, чтобы купить небольшое королевство. Штурмом монетный двор не взять, зато мы запросто можем войти туда, предъявив бумаги этого хлыща.
Матео потряс головой.
— Похоже, от недостатка вина и женщин у меня начались галлюцинации. Слышится уже чёрт знает что. Представляешь, почудилось, будто ты только что предложил заявиться на монетный двор с бумагами инспектора!
— Матео, так ведь в лицо-то его, инспектора этого, никто не знает. Кто он такой, следует лишь из письма Совета, подтверждающего его полномочия. Если ты предъявишь это письмо, тебя и посчитают инспектором.
— Ох, Бастард, Бастард! Блистательный план, что и говорить! Я предъявляю бумаги инспектора и — да, вместе с тобой в качестве моего слуги — попадаю на монетный двор. Там мы набиваем карманы — нет, какие, к чёрту, карманы! — мы навьючиваем на мула серебряные слитки и отправляемся восвояси. И этот бред ты всерьёз выдаёшь за план? — Он выразительно погладил кинжал.
— Ах, Матео, ну почему ты всегда так торопишься делать выводы? Дай мне закончить.
— Ну так скажи мне, шепни хоть на ухо, как именно мы собираемся забрать сокровища с монетного двора, пусть даже благополучно попав внутрь?
Я зевнул, неожиданно ощутив навалившуюся усталость, повернулся к нему спиной, перебрался на свою койку, устроился поудобнее и только тогда сказал:
— Пока я придумал только способ проникнуть на монетный двор. Мы даже не знаем, как там, внутри, всё устроено и на что похоже. Вот попадём туда, осмотримся хорошенько, тогда и найдём подходящий способ забрать оттуда сокровища.
Матео промолчал. Он свернул табачный лист, зажёг его и закурил. Это был добрый знак. Куда лучший, чем если бы он теребил рукоять кинжала, поглядывая на мою глотку.
На следующее утро мой друг вынес свой вердикт:
— Твоя затея выдать себя за казначейского инспектора — тупая и идиотская до крайности. Больше скажу, она относится к тем сумасбродным авантюрам, ввязавшись в которые я так часто едва не оказывался на виселице.
— Ну так как, будем мы претворять её в жизнь?
— Разумеется, будем!
104
Мы долго со всех сторон присматривались к инспектору и его слуге, заставляя их двигаться и говорить.
— Именно так хороший актёр готовит свою роль, — пояснил Матео. — Грим и костюм — это ещё полдела, главное для артиста — внутренний настрой, нужно обязательно понимать персонажа, кого он собрался играть.
Эти слова Матео сопроводил одним из характерных для инспектора жестом.
— Примечай, как этот никчёмный крючкотвор говорит, как он задирает нос, словно сам запах, исходящий от нижестоящих, раздражает его благородное обоняние. А как вышагивает — будто у него жердь в заднице. А теперь смотри.
Матео несколько раз прошёлся взад и вперёд.
— Ну, Бастард, что ты увидел?
— Мужчину с настороженным взглядом, смело вышагивающего в ожидании нападения, положив руку на эфес.
— Точно! Но тот, кого мне предстоит изобразить, провёл всю свою жизнь в тиши кабинетов и за надёжными стенами вице-королевского казначейства. Он живёт в мире цифр, а не активных действий и привычен не к шпаге, а к перу. Сутулится, оттого что вечно горбится над чернильницей, пальцы скрючены, словно между ними всегда зажато перо, глаза подслеповаты из-за постоянного чтения бумаг в неровном свете свечей — чтобы разобрать буквы и цифирь, бедняге приходится наклоняться к самой бумаге или подносить её к глазам. Однако что ни говори, а он представляет особу короля в деле, которое для монарха важнее даже того сокровища, каковое находится между ног его возлюбленной, и потому эта жалкая канцелярская крыса буквально раздувается от осознания собственной значительности. Как же, ведь на него падает тень самого короля. Прикрываясь авторитетом короны, этот малый, хотя его руки и испачканы не в крови, а лишь в чернилах, имеет наглость вести себя грубо даже по отношению к кабальеро, любому из которых ничего не стоит изрубить его на кусочки.
Слушая характеристику, данную Матео этому человеку, я не мог не признать его правоту. А заодно вспомнил о несомненном актёрском таланте моего друга: он, например, произвёл на меня впечатление в роли безумного польского принца.
— А теперь, Бастард, присмотрись к слуге, к его нерешительной походке, к тому, как он опускает глаза, поймав на себе взгляд любого вышестоящего, как вздрагивает от резкого замечания.
Но в конце-то концов, я тоже был опытным актёром. Разве мне не доводилось умело играть в Веракрусе роль отщепенца lépero? А жулика индейца при Целителе? А кузена благородного дона? Уж надо думать, справиться с ролью какого-то там слуги будет нетрудно.
Я продемонстрировал свои возможности Матео.
— Нет, нет, несчастный bobo! Тупица! Предполагается, что ты слуга, а не пронырливый lépero. Слуги послушны господам, но это не жулики, норовящие вышибить из них слезу.
Оставив инспектора и слугу в руках троих наших сообщников-бандитов, мы отправились в Мехико, прихватив одежду и бумаги пленников. Поскольку нельзя было исключить, что инспектор нам ещё понадобится, мы предупредили головорезов, что, если с испанцами что-то случится, мы посдираем с них шкуру и засолим ободранные туши.
Матео настоял на том, чтобы он отправился в город в подвешенном к мулам паланкине, а я верхом на ослике, причём требовал, чтобы мы подражали манерам и голосам пленников, даже когда оставались наедине. Поскольку я был гораздо выше слуги, то, когда сидел на осле, ноги мои почти волочились по земле, и выглядело это смехотворно.
Я чувствовал себя Санчо Пансой, слугой знаменитого Дон Кихота, но в присутствии Матео благоразумно воздерживался от упоминаний о романе Сервантеса и его персонажах.
