Гунн не ответил ему. Он ещё долго глядел то влево, то вправо и наконец проговорил:
— Я приехал как друг. За подарками.
— Первый министр приготовил для вас подарки, мой ДРУГ.
У менее высокой, но более старой стены Константина перед воротами Сатурнина находился рынок, и Эдеко принялся жадно рассматривать разложенные товары. Новый Рим стал перекрёстком мировых торговых путей, поэтому чего только не было на этом рынке! Всё изобилие продуктов, всё разнообразие запахов и вкусов! Его жёны задрожат от волнения и начнут хлопать руками, как гусыни крыльями, как только он привезёт им всё это добро. Когда-нибудь это обязательно случится, и он вернётся в Хунугури с трофеями, обагрёнными кровью торговцев. Его порадовала эта мысль.
Они прошли через ворота и очутились в самом центре притяжения Восточной империи, в суетливой столице с её златоглавыми соборами, выставленными напоказ дворцами, людными жилыми зданиями и шумными улицами. Эдеко внезапно почувствовал себя незаметным и словно уменьшившимся на глазах. Если за городскими стенами гунн вызывал страх, то на улицах и на рынке на него лишь изредка бросали любопытные взгляды. В Константинополь съезжались со всех концов света. Там можно было встретить чёрных африканцев, белокурых германцев, смуглых сирийцев, закутанных в бурнусы берберов
[16], странствующих по миру иудеев, докрасна загорелых готов, медноволосых иберов
[17], предприимчивых греков, гордых арабов, крикливых египтян, неотёсанных иллирийцев и даков. Они толкались, пробираясь сквозь толпу, распихивали друг друга локтями, громко расхваливали свои товары, назначали цены и торговались, обещая покупателям всевозможные удовольствия. Гунна словно втянуло в огромный поток, который он был не в силах контролировать. Вокруг пахло пряностями, духами, потом, угольным дымом, горячей пищей, вонью от сточных вод — все эти запахи дополняла разноязыкая какофония. Эдеко чуть было не стошнило, пока Бигилас с гордостью демонстрировал ему все богатства столицы.
Они двинулись по каменной дороге, и Эдеко решил, что этот римский обычай нелёгок для пешеходов, а ещё тяжелее для всадников. Середина дороги была открытой, но по обе её стороны высились мраморные колонны портиков, тенистых, уютных, но столь же людных, как рыночная площадь и прилегающие к ней переулки. Вершины колонн украшала резьба в виде ветвей и листьев, в подражание живым деревьям. Римляне использовали скалы вместо дерева и пытались сделать их похожими на дерево! В тени за портиками тянулась нескончаемая линия торговых лавок, соединённых с огромными зданиями, превращавшими улицу в некое подобие ущелья. Гунн не мог оторвать глаз от их крыш, ожидая засады, но толпы римлян проходили мимо и, очевидно, не чувствовали себя в ловушке. Казалось, им даже нравилась эта толчея. По мнению Эдеко, они жили неестественной жизнью и оттого казались странными: шумными, чересчур пышно одетыми, их накрашенные женщины либо прятали лица под вуалями, либо выставляли напоказ свои прелести, а среди мужчин было слишком много богачей и нищих в лохмотьях. Игроки и шлюхи шли рядом с монахами и монахинями, и все здоровались, окликали друг друга и с удовольствием переговаривались друг с другом. «Настоящий муравейник, — решил Эдеко, — и если его наконец сожгут, земля благословит этот пожар».
Бигилас болтал, как девчонка, пока они протискивались сквозь толпу. Он объяснял, что мрамор привезли из Трои, что они направляются к форуму по улице Месе, а сам форум называется Аркадием, как будто Эдеко было до этого дело. Гунн был занят совсем другим: он подсчитывал стоимость увиденных товаров, глядя на золотые украшения, на холмы, наваленные из ковров, на полотняные ткани из Египта и шерстяные — из Анатолии, на кувшины для вина, на красивую обувь, а то и на прочный металл благородного оружия. Там были чаши и вазы, постельное бельё и глиняные горшки, медь и железо, чёрное дерево и слоновая кость, сундуки с великолепной резьбой, предназначенные для того, чтобы вместить многочисленные покупки. Откуда у этих гнусных личинок появились такие вещи?
Время от времени с Месе открывался вид на широкие площади с круглыми зданиями. Бигилас называл их форумами. Около зданий или в их нишах стояли статуи застывших людей. Эдеко не знал, зачем, с какой целью их там поставили. Высокие колонны устремлялись к небу, но ничего не поддерживали. На вершине одной из них тоже стоял застывший человек. Бигилас объяснил, что это статуя императора Константина, основавшего город.
На перекрёстке Анемодулион гунна куда больше заинтересовала монументальная четырёхсторонняя арка с флюгером наверху. Эдеко с изумлением наблюдал, как орёл указывал разные направления ветра. Ну и глупцы! Только римлянам могла понадобиться игрушка, говорящая, откуда дует ветер.
Бигилас также показал ему мосты и каналы под арками, назвав их акведуками. Эдеко вновь подивился тому, зачем римляне построили новые реки, вместо того чтобы жить на берегах одной. Мать-земля даёт людям всё необходимое, однако римляне, не щадя жизни, трудятся и умножают дары природы. По мере того как они двигались к вершине полуострова, дома, дворцы и монументы становились всё величественнее, а шум всё громче. Лязг, доносившийся с медеплавилен, напоминал сильный град в степи, а вой мраморных пил был почти невыносим. На Эдеко произвели приятное впечатление лишь ворота ипподрома. За ними виднелась песчаная площадь, окружённая огромной овальной трибуной с бесконечными ступенями.
— Что это?
— Место, где устраивают игры и бега на колесницах, — ответил Бигилас. — Во время состязаний здесь собираются восемьдесят тысяч зрителей. Вы видите эти шарфы и ленты? Это наши фракции: зелёные — для простолюдинов и синие — для знати. На ипподроме кипят страсти, участники соперничают, держат пари. Иногда дело даже доходит до драк и резни.
— Из-за чего?
— Из-за того, кто победит в игре.
Так вот как они тратят свои силы: играют в войну! Нет чтобы воевать по-настоящему.
И тут они приблизились к дворцу Хризафия.
* * *
Первый министр Восточной Римской империи жил как и все, занимавшие столь привилегированное положение, в соответствии со своими причудами, страхами и жёсткими, трезвыми расчётами. Подобно многим в эту новую эру римского правления, Хризафий был евнухом. Благодаря службе с юных лет и покровительству красавицы жёны императора Аэлии — а оно стало возможным только для кастрата — он сделал блестящую карьеру и, по мнению некоторых придворных, был теперь могущественнее самого императора. Почему бы и нет? Наблюдая всю жизнь за хитрыми женскими уловками, министр давно пришёл к выводу, что отсутствие яиц нисколько не мешает храбрости и способствует ясности ума. Император Феодосий был вполне нормальным, полноценным мужчиной, но неудачливым генералом и не умел как следует вести переговоры. Он всю жизнь находился под сильным влиянием своей старшей сестры, женщины, столь уверенной в должном порядке вещей, что она презрела зов плоти и посвятила себя служению Господу. Подданные уважали Пульхерию за чистоту и набожность, но побаивались её сурового нрава. Они знали, как жестоко она может отомстить любому противнику. Иными словами, Пульхерия была полной противоположностью бестолковой и распутной сестре императора Запада — Гонории. По слухам, эту дурочку застали в постели с её собственным слугой! Если бы только Пульхерия могла выказать подобную слабость! Но нет, казалось, плотские соблазны были безынтересны ей в той же мере, что и самому Хризафию, и потому она внушала первому министру всё большие опасения.
