— Много чести требуешь, тать. Мне покайся, пока плети не заиграли в охочих руках, — упрямо гнул свою линию Годунов и крикнул: — Эй, слуги государевы, замахнитесь-ка!
И надломил боярин князя Фёдора:
— Веди к царю, ему покаюсь!
— Так-то оно лучше, — согласился боярин Семён. И задумался: то ли вести Фёдора к царю, то ли ждать в пытошной, ведь обещал прийти.
Так и было. Царь Борис появился в казематах сам. И патриарх Иов его сопровождал. Да не было в том случайности. Ещё прежде с глазу на глаз царь Борис велел своему дядюшке только устрашить пытками как ближних Фёдора Романова, так и его самого, лишь для острастки подвергнуть всех мужей кнуту. Надеялся царь Борис через это заставить-таки Романовых оговорить себя в преступном заговоре против него. И уж после того, как сия мера не поможет, то вздёрнуть на дыбу вначале князя Александра Романова, а там и других Никитичей, ежели будут упорствовать. Ой как хотелось Борису Годунову выместить злобу и ненависть на этих непокорных князьях, на любимце царя Ивана Грозного князе Фёдоре Романове. И сам царь Борис думал присутствовать в тот час, когда в пытошных запахнет жареным мясом, когда на белых спинах князей разольётся алая руда.
Всему помешал твёрдый стоятель за правду и справедливость, защитник истинных православных христиан, патриарх всея Руси милосердец Иов. Он через тайну исповеди узнал от Бартенева второго о том, что на род Романовых возведён поклёп. А как проводил с покаяния Бартенева, поспешил в царский дворец. Имени покаявшегося он не назвал, но сказал царю:
— Государь-батюшка, сын мой, ведома мне подоплёка вины Романовых, и за ту вину нельзя их подвергать пыткам. Так ты уж, государь-батюшка, запрети палачам касаться Романовых и их близких. Именем церкви и Всевышнего Господа Бога прошу. Да вознаградит Он тебя за милосердие.
Царь Борис высоко чтил патриарха Иова, помнил, что только ему обязан восхождением на престол. Это он, крепкий адамант православной веры, в год кончины царя Фёдора девять месяцев твёрдо стоял против князей Романовых, Шуйских и князя Мстиславского, кои покушались овладеть троном. И устоял пред натиском недостойных и венчал на царствие умнейшего россиянина. И царь Борис не уставал благодарить Бога и патриарха за великую милость к нему. И потому царь Борис не озлился на сказанное Иовом и прозвучавшее повелением. Он лишь спросил:
— Святейший владыко, почему я не должен посылать на правёж врагов моих? Они лишь получат по делам своим.
— Сие не так. И ты возьмёшь грех смертный на душу за невинно пролитую кровь. — И тихо, но твёрдо добавил: — Помни об Угличе, государь-батюшка. Его колокола ещё бьют набат.
Напомнив об Угличе, патриарх больно ударил царя Бориса, потому как со временем грех, взятый на душу за невинно пролитую кровь в том волжском городке, становился всё тяжелее. Узнал Годунов недавно и то, что будто бы царевича Дмитрия в ту майскую пору убить не удалось. И он где-то близко. Страх заковал душу и сердце Бориса в обруч, и теперь сей обруч сжимался после каждого напоминания о трагедии в Угличе. Вот и сейчас у Бориса Годунова перехватило дыхание и трапезная, где он встретил Иова, поплыла перед глазами. «Господи, доколь же меня казнить будут?» — воскликнул царь Борис в душе. Да справившись со слабостью, впервые, может быть, за время царствования прогневался на патриарха и сурово сказал:
— Святейший, ты молись о спасении моей души, а в государевы дела не вмешивайся.
Но патриарх не дрогнул.
— Многие годы я печалуюсь о твоей судьбе, о твоей душе. Да тому конец близок. Потому как дерзание твоё не против патриарха и церкви, но противу Господа Бога. Опомнись, сын мой. Подвигнемся в пытошную, остановим чинимый произвол.
— Повинуюсь воле Всевышнего. Тебя же ещё попрекну — сказал царь Борис и покинул дворец.
До земляной тюрьмы от царского дворца всего сто с лишним сажен. Вдоль дороги лежали высокие бунты брёвен лиственницы, гранит, камень — всё для нового храма Всех Святых, который задумал воздвигнуть Борис Годунов. Макет этого храма, в рост царя Бориса, уже стоял в дворцовой палате — красы невиданной, сказывали, великолепнее даже константинопольского собора Святой Софии. Да не воплотилась в жизнь мечта царя Бориса. Не позволил ему Всевышний соорудить сей храм, счёл Господь, что нет у Бориса на то права.
Переступив порог пытошной тюрьмы, царь Борис сказал патриарху:
— Вот мы пришли, а тут тишина благостная, никого правежом не пытают — Борис Годунов не заметил ни истерзанного палачами Глеба, ни крови на спине князя Михаила Романова.
Но патриарх Иов всё увидел.
— Творя земной суд, бойся суда Божьего, — тихо сказал святейший царю и проследовал в тот каземат, где держали женщин и где в сей миг был боярин Фёдор. Патриарх подошёл к нему.
— Знаю, сын мой, ты звал нас. Вот мы пришли, покайся, и государь проявит милость, — сказал Иов.
— Покаялся бы, святейший, да поклёп на себя возведу, потому как знаю, какого признания ждёт государь.
В сей миг к князю Фёдору подошёл царь Борис. Он посмотрел на Фёдора пустыми и безразличными ко всему глазами. На его лице лежала печать усталости и отчуждённости. И было видно, что жизнь уже ничем не радовала государя. И причиной тому был всё тот же царевич Дмитрий. Приблизившись к князю Фёдору, которого продолжали держать за руки стражи, царь Борис сказал:
— Ты есть раб Божий и не смеешь скрывать ничего, что во вред мне, помазаннику Божьему.
— Ты, государь-батюшка, услышишь моё откровение. Да пусть его услышит и святейший патриарх. А иншим и нет нужды...
— Внял твоему побуждению. — И повелел боярину Семёну: — Отведи князя Фёдора к алтарю Сенной церкви. — Фёдора повели, а царь Борис спросил патриарха: — Так ли ты хотел, святейший?
— Так, сын мой. Там, в храме, пред ликом Христа Спасителя, он не прольёт лжи.
Фёдора Романова привели в ближайшую от пытошных казематов церковь, в коей в разное время исповедовались государевы преступники.
Царь Борис велел стражам покинуть храм. Иов же удалил священника, и они остались втроём. Князь Фёдор опустился на колени, помолился и встал, продолжая креститься, заговорил:
— Пред ликом Отца Всевышнего скажу только правду и ни слова лжи. Коренья на моём дворе подмётные. И никто из рода Романовых никогда не мыслил отравить кого-либо зельем. Но ты, государь-батюшка, волен винить нас в другом. — Голос князя Фёдора звучал чисто, звонко и легко возносился под купол храма. — Род Романовых, и тебе это ведомо, имеет прав на царский престол больше, чем род Годуновых. И после кончины царя Фёдора кому-то из Романовых надлежало встать у кормила державы. Но ты, государь, обошёл нас. Да всё благодаря патриарху Иову, который оценил твой ум выше моего ума. Не отрицаю, святейший прав. Но твой век, государь-батюшка, недолог. — Князь Фёдор не спускал глаз с царя Бориса и говорил ему ту правду, от которой душа его стала леденеть. — Мне ведомо, что написано на скрижалях твоей судьбы. Тебе дано царствовать семь лет — ты сие знаешь, — а что надвинется за гранью, ведомо токмо Всевышнему. И потому, пока жив хотя бы один отпрыск рода Романовых, мы лелеем надежду встать на троне святой Руси. На том целую крест. — И князь Фёдор поцеловал поднятый Иовом крест.
