Ясновидица опустила вниз глаза, устыдившись того, что сразу не призналась. Видела она Москву в дыму и пламени. И многих уже предупреждала, чтобы уберегались от беды.
— Куда же ты пойдёшь, батюшка? — спросила Катерина.
— А с тобою, матушка, с тобою. Я те пригожусь. Да и конём в пути кому-то править нужно.
— Господи, а ты, батюшка, тоже не прост. Увидел, что теплится во мне желание взять тебя. Да подумала: стар для дороги.
— Э-э, матушка, да я по этим дорогам колёсиком катаюсь, колёсиком, — пропел батюшка Иван.
А как наступила ночь, Катерина и поп Иван тёмными улицами и переулками Земляного города покинули Москву и взяли путь на Кострому. Дорога — привычное дело для Катерины. Пол-России исколесила она в прежние-то годы. Да одно дело по мирной земле ехать и совсем другое — в лихолетье. Не всякий торговый человек отважится отправиться в путь в одиночку или вдвоём. Собирались обозами, стражей нанимали, двигались только днём, от селения к селению. Но Катерина осмеливалась странствовать даже одна, потому как знала свою силу. И передвигалась она по дорогам чаще всего по ночам. Знала она, что тати в лихолетье и сами-то не очень любят шастать ночью. У них и днём нет помех на глухих дорогах, и простору хватает... Ещё знала она, что в пути рядом с нею всегда есть Святые Духи. То Михаил-архангел, архистратиг и защитник христиан, сопровождал её, то Илья-пророк, покровитель простых людей, укрывал её своим могучим крылом. Да была в Катерине своя, особая сила, о которой сама она не ведала. Но та сила открывалась татям и они боялись её больше всего. Так было и на сей раз.
Село Мирославль, раскинувшееся по берегу реки Ухтомы, Катерина и батюшка Иван покинули в густых сумерках, рассчитывая к утру добраться до деревни Коблуково. А в том Мирославле, в избу, где остановились отдохнуть на день Катерина с Иваном, два раза в течение дня заходил молодой матёрый мужичище. Хозяйка назвала его Прохором, ещё лешием и татем, да всё шёпотом, озираясь на углы. И приглянулись Прохору дорожные сумы Катерины. Догадывался он, что в них есть чем поживиться.
И лишь только сани Катерины скрылись в вечерней дымке, заткнул Прохор топор за пояс под шубу, вышел на лесную тропу, коя шла в укорот дороги, и близко к полуночи встал на пути Катерины с топором в руке. Вывернув шубу наизнанку и закрыв лицо треухом (только лохматая борода торчала — и есть леший), топором заиграл, словно ложкой. Вот и лошадь, и сани ночных путников показались на лесном повороте. Прохор за кустом укрылся, зверем затаился, дабы прыгнуть в последний миг. Но когда до путников оставалось несколько сажен, будто струя лесного пожара обожгла Прохора, и он выронил из рук топор. Волосы под треухом у него зашевелились, душа леденеть стала. А путники уже рядом, вот и мимо проехали. Прохор же глаза треухом закрыл, в снег головой ткнулся, потому как обожгло его пламя-сияние, кое исходило от Катерины. И понял Прохор, что, будь он истинно лешием, не одолеть бы ему святой силы. Так он и просидел на корточках, пока конь и сани не скрылись за новым лесным поворотом.
Катерина раскрыла истинное нутро Прохора ещё в Мирославле, когда он во второй раз зашёл в избу. Загадала наказать его, как встретит его на большой дороге, а в пути забыла о нём. И быть бы ей под топором злодея, но небесные силы защитили её. Так и добрались Катерина и батюшка Иван без приключений до Костромы. Да как потом выяснилось, ко времени.
Той же дорогой, но сутками позже двигался в костромскую землю отряд поляков в тридцать сабель и несколько русских воинов, посланных с поляками князем Михаилом Салтыковым. Было им приказано гетманом Гонсевским разыскать в костромской земле княжича Михаила Романова и его мать инокиню Марфу и похитить их или предать смерти.
Гетману Гонсевскому было хорошо известно, что на пути к российскому престолу королевича Владислава есть лишь одна преграда — племянник царя Фёдора, и в силу обстоятельств, наследник престола. И чтобы заслужить милость короля Сигизмунда и королевича Владислава, Гонсевский решился ещё на одно злодеяние.
На костромской земле сходились две силы.
В Костроме Катерина первым делом наведалась к воеводе боярину Михаилу Бутурлину. Сказала ему:
— Батюшка воевода Михаил, я принесла слово патриарха Гермогена князю Михаилу Романову. Открой его место мне.
Дворянское гнездо Шестовых было известно многим костромичам. И воевода таки подумал, почему эта посланница Гермогена не спросила у кого-либо из горожан, а явилась к нему. И понял он, что тут кроется не просто интерес, а государственное дело. И спросил боярин Михаил Катерину:
— Есть ли нужда у тебя скрывать причину поиска вотчины Шестовых?
— Не выпытывай, батюшка воевода. Велено мне сохранить слово патриаршее в тайне, — открылась Катерина.
Бутурлин чтил и высоко ценил Гермогена. И не впал в амбицию. Хотя и почувствовал ущемление воеводской чести: не захотел патриарх доверить ему тайну. Однако задумался, пытаясь разгадать причину интереса к княжичу Михаилу Романову.
Катерина по-своему поняла состояние воеводы.
— Прогони сомнения, батюшка. Движение патриарха во благо России. Да помни: близок час, когда тайное станет явным.
Вязаный полушалок скрывал лицо Катерины. Да и сумеречный мартовский день мало освещал палаты воеводы. И Бутурлин никак не мог рассмотреть лицо стоящей перед ним женщины. Спросил:
— Как тебя звать, гостья?
— Катерина. Я домоправительница патриарха.
Бутурлин подошёл к ней поближе, присмотрелся, головой покачал.
— Не узнаю. Ты бы показалась, платок скинула, — попросил воевода.
— Отчего же не открыться, — согласилась Катерина и скинула с головы полушалок, огненно-рыжую косу на грудь переложила, зелёными глазами блеснула.
— Вот и узнал тебя. Довелось мне зреть твой лик во время венчания царя Василия. Тогда ты обожгла меня своими глазами.
— Да и как не ожечь, батюшка воевода, коль греховные мысли тебя одолевали, — улыбнулась Катерина.
— Каюсь, думал тогда, какая ты есть в чистоте телесной. Теперь вот по-иному смотрю — старею, матушка ясновидица.
— Оно так. Время нам не подвластно.
Воевода позвал дворецкого. Вошёл пожилой худощавый человек в синем кафтане. Михаил велел ему накрыть стол, а как ушёл, попросил:
— Расскажи, любезная, как там в Москве. Когда же пищи вкусим да человека твоего накормим, да конь отдохнёт, так и отправлю в путь.
За трапезой Катерина многое поведала о событиях в Москве, рассказала о порядках, заведённых ляхами, о том, что поляки готовятся к встрече короля Сигизмунда.
— Сам он уже нарёк себя царём всея Руси.
— Ан россиян-то не спросил. Да мы ему скажем русское слово, — усмехнулся воевода.
Поведала Катерина и о том, что Москва голодает, что на патриарха, стоятеля за православную веру, гонения идут.
— Князь Михаил Салтыков, извратник и предатель, а ещё дьяк Федька Андронов издеваются над ним, как хотят, и с ножом уже подступали к святейшему. Требуют, чтобы Владислава звал без крещения.
