Царь Михаил слушал эти песни, печалуясь. Какой уж он герой, какой богатырь и храбрец, муху не обидит. Да перст Божий указал на него, и он отныне государь великой державы, имя которой ведомо во всём мире. Вот и о нём скоро послы разнесут весть по всей Европе и в Азию дадут знать. А что проку? Чем он может удивить иноземных государей? Разве что слабостью своей. Так сие только на смех. «Ох, горькая жизнь наступила», — вздыхал юный государь и звал к себе матушку из Воскресенского монастыря, дабы утешила.
Такие скорбные размышления посетили царя Михаила тотчас, как завершилось торжество в честь его восшествия на престол. Оно и немудрено: держава на полсвета, и вся в разорении великом. Подними-ка её на ноги, дабы народ во благе жил. Дальше — больше, на поверку оказалось, что и посоветоваться царю было не с кем. Потому как среди сродников — князей Лыковых, Салтыковых, Сицких и Черкасских — не видел он сколько-нибудь умной державной головы. Не было среди них Бориса Годунова, при котором царь Фёдор чувствовал себя как у Христа за пазухой. Опять одна надежда — на матушку. И когда она появлялась в палатах царицы Анастасии, заходила в трапезную или в опочивальню, Михаил чуть ли не с криком спрашивал её:
— Матушка, что мне делать? Какие шаги нужны, дабы держава услышала меня?!
Государыня Марфа за прошедшее время московской жизни в келье не засиживалась, молитвам с утра до вечера не предавалась, но по-своему готовилась достойно занять место правительницы. Начала она с того, что побудила царские приказы к действию, поставила над ними хоть и не семи пядей во лбу, но исполнительных дьяков, вельмож, воевод. Царь Михаил только успевал указы и повеления подписывать. В те же дни Марфа пробудила от спячки Боярскую думу. Как раз князь Фёдор Мстиславский из вотчины вернулся, куда уезжал после венчания Михаила. Старица Марфа и его взяла в оборот.
— Ты, князь Фёдор, исправней заседай в Думе, побуждай бояр и дьяков державу обновлять.
Князь Мстиславский не хотел радеть за царя Михаила, но властной старице дал обещание:
— Будет работать Дума, как должно ей.
Всё творя по своему разумению, правительница Марфа только сына не побуждала к твёрдым действиям. Однако же и от него Марфе кое-что требовалось. И по её настоянию Михаил сделал первый державный шаг, написал своё повеление россиянам. «Учинились мы царём по вашему прошению, а не своим хотеньем выбрали нас государем, всем государством, крест нам целовали вы своею волею, обещались служить и прямить нам и быть в соединении, а теперь везде грабежи и убийства, разные непорядки, о которых нам докучают, так вы эти докуки от нас отводите и всё приводите в порядок».
Мягок был нравом государь. Ан как выходило на поверку, добротою делал многое. Ещё в Ярославле князь Фёдор Шереметев осветил Михаилу положение по южным областям России.
— Там, государь-батюшка, смуте ещё нет конца. Разбойничает атаман Заруцкий с казаками. А при нём Марина Мнишек с сыном промышляют, коему Марина трон московский прочит. Сейчас они в Епифани сидят. Так тебе следует послать туда рать малую.
Тогда Михаил проявил мудрость. Он понимал, что пока есть кто-то из претендентов на престол, мира и покою в державе не будет.
— Внял твоему совету, князь-батюшка. Посему мчи в Москву и побуди послать стрелецкие полки под Епифань. Воеводу достойного подбери моим именем. Пусть в хомут возьмёт Заруцкого с Мариной.
Князь Шереметев скоро исполнил волю царя. В конце марта по чуть подсохшим по югу дорогам на повозках ушла малая рать стрельцов — всего-то тысяча пятьсот человек. Но повёл её бывалый и хитрый воевода, князь Иван Одоевский. Двигались стрельцы быстро. Да атаман прослышал о них и ушёл из Епифани под Воронеж. Однако князь Одоевский сел-таки атаману на «хвост», догнал его под Воронежем, налетел с ходу на атаманскую ватагу, разбил, разметал по степи. Судьба ещё проявила милость к атаману Заруцкому, и он с небольшим отрядом казаков сумел убежать к Астрахани. Князь Одоевский не помчал вдогон. Шёл медленно, осмотрительно, посылая вперёд гонцов с грамотами, предупреждая воевод по областям, дабы слали ратников. Грамоты Одоевского неведомыми обходными путями летели впереди Заруцкого. И терский воевода Пётр Головин не пустил в город атамана, но отправил по следу казаков отряд стрельцов в семьсот ружей под началом тысяцкого Василия Хохлова. Вскоре стрельцы Хохлова соединились со стрельцами Одоевского и вместе они добили отряд Заруцкого. А год спустя, в июне атаман Заруцкий и Марина Мнишек с сыном, с ними их неизменный спутник, иезуит Николай де Мелло, были доставлены князем Одоевским в Москву. Атамана Заруцкого посадили на кол. Лишили живота и Марину с маленьким Иваном. Таким печальным, а вернее, трагическим, но заслуженным, по мнению россиян, путём завершилась самозванщина.
Теперь предстояло должно завершить борьбу с поляками, которые ещё разоряли западные области России. Увы, эта борьба затянулась ещё на несколько лет. Сам царь Михаил мало занимался военными делами, потому как не тяготел к ним. У царя нашлось более благородное занятие, которое также требовало державного внимания.
Как-то к нему в палаты пришёл князь Юрий Черкасский, племянник князя Бориса Черкасского, с которым Михаил, будучи ребёнком, отбывал ссылку. Князь Юрий был увлечён градостроительством. И к царю он пришёл с просьбой.
— Царь-батюшка, маята душевная сна лишила. Многажды обошёл я кремлёвские палаты и дворцы, и сердце зашлось от горести. Всё пребывает в плачевном запущении и разрухе... Надо спасать Кремль.
— Видел и я сие запущение, князь Юрий. А с чего начать обновление, не ведаю.
— С малого и начнём, царь-батюшка. Выберем час, обойдём Кремль и посмотрим, где, что и кому в первую очередь руки прикладывать.
— Не будем мешкать, князь Юрий, идём же, — загорелся нетерпением царь. — Благо ещё светло.
— Сподручнее завтра, государь, после заутрени. А ноне я зодчих оповещу, первых мастеров кликну. Вот и сделаем почин с Божьей помощью. Там приказы побудим работных людей собрать.
Новое дело увлекло царя Михаила. На другой день он с нетерпением дождался конца богослужения и тотчас отправился с князем Черкасским, с зодчими и мастерами осматривать дворцы и храмы Кремля, побывал в монастырях, на Хлебном дворе, в казначействе, в палатах князей Мстиславских. Ходили до полудня и пришли к печальному выводу: поляки нанесли кремлёвскому гнезду России огромный урон. Все здания, все храмы, монастыри нужно было ремонтировать, восстанавливать штукатурку, фрески, украшения, полы, окна, двери, всё красить заново, укладывать мостовые, потому как камень с них поляки подняли на кремлёвские стены для обороны, — всего и не перечесть. Но царь повелел сделать полное описание работ, посчитать расходы, также необходимое количество строительных материалов.
А завершая обход Кремля, царь Михаил надумал зайти в патриаршие палаты. В них жил митрополит Крутицкий Ефрем, а недавно к нему въехала Катерина с семьёй. Ефрема она знала ещё по Казани, когда пряталась у Гермогена от гнева и немилости Бориса Годунова. Ефрем сам позвал Катерину быть у него домоправительницей. Она согласилась, потому как, вернувшись из Костромы, она нашла на месте своего дома на Пречистенке только пепелище. Сгорели и родовые палаты Бутурлиных на Тверской. И пока воевода Михаил закладывал стройку нового подворья, надо было где-то жить. Так и оказалась вся семья Бутурлиных в патриарших палатах.
